Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Часть масла бабушка перетапливала вечером в печи, чтобы потом в стеклянных трехлитровках отправить в город — дочерям.

Пока внук бороздил молочные Амазонки в избе, баба Маня, не разгибая спины, ковырялась на огороде. Громадное поле картошки нужно было дважды за лето окучить, снова и снова обмотыжить, выпалывая руками вьющуюся по стеблям цепкую «березку», выдергивая с корнем живучие одуванчики; всякий день сбирать в жестянку с водой, подправленной керосином, прожорливых вишневых личинок колорадского жука; длиннющие грядки овощей требовали полива и щедрой раздачи удобрений, после которой внушительные дубовые кадушки с коровьим навозом надобно было заново долить водой, принесенной отполированным женскими плечами коромыслом из неблизкого колодца.

В обед стадо с тучами злых, докучливых слепней над подергивавшимися от боли спинами коров неспешно возвращалось в деревню и шло к реке на водопой. Алеша, за руку с бабушкой, солидно, по-взрослому нес на локте пустое эмалированное ведро с крышкой, которое обратно, подоив у воды Субботку, тащила километра два до дома уже она.

Мальчик побаивался молоденьких бычков в стаде. Они низко наклоняли лобастые головы с короткими рогами и с глухим порыкиванием и фырчаньем угрожающе надвигались на них, рыцарствуя пред боязливой юной Ночкой, что жалась по боку безразличной, олимпийски спокойной и покладистой Субботки.

Неустрашимая баба Маня трясла перед мордами младых нахалов сучковатым березовым полешком, которое расчетливо прихватывала с собой, приговаривая: «Я те, окаянный!». Бычки пристыженно ретировались и не делали потуг забодать внучка.

Ночка была уже в самом соку для продажи — две взрослые коровы были бабушке ни к чему.

Как-то раз Алеша, собирая в небольшую стеклянную банку мелких, недавно вылупившихся багрово-красных личинок с картофельных листьев, открыл для себя, что поле снаружи огорожено лишь прибитыми «двухсоткой» к малорослым столбушкам, врытым в землю метрах в трех друг от друга, двумя поперечными жердями. Ничего не стоило пролезть меж ними, чуть пригнувшись и приподымая коленки, и очутиться на отлогом склоне, поросшем молодыми дубами, пахнущем сухой, выжженной травой, анисом и клубникой, — что он и сделал.

Идти в пологую гору навстречу густому тенистому лесу, призывно шуршащему листьями впереди, было приятно: на каждом шагу попадались крупные ягоды спелой клубники, нагретой лучами июльского солнца, такой душистой и изысканносладкой, с легкой кислинкой, с запросто срывавшимся венчиком засохших, ломких чашелистиков.

Мальчик увлекся и незаметно погрузился в глубь леса, где светолюбивую клубнику сменила сочная кисловатая земляника, росшая в пасмурной тени деревьев алыми островками порознь в густой траве по соседству с хрупкими, прозрачно-белыми колокольчиками ландышей.

Постепенно кряжистые дубы уступили место березам, осинам и елям, кругом стало как-то мрачновато — солнышко почти не пробивалось сквозь густой полог развесистых крон — и он собрался возвращаться домой, вволю наевшись ягод.

Но когда развернулся обратно, то за спиной никакой тропинки не увидел. Перед ним плотным частоколом толпились такие же березы, осины и ели.

Алеше стало не по себе, он решил попробовать пойти прямо, никуда не сворачивая. Навстречу стали попадаться плотные заросли покрытого паутиной жесткого папоротника и полуистлевшие коряги, бурые трухлявые стволы поваленных деревьев, которых раньше не было заметно. Он почувствовал, что блуждает, идет не в ту сторону.

Развернувшись, ребенок побежал в обратном направлении, уже всхлипывая и не на шутку испугавшись.

Вскоре впереди вынырнула лощина, поросшая по крутым склонам плотным высоким кустарником.

Алеша понял, что заблудился. Он упал в траву и тихонько захныкал. Кричать в лесу он боялся, в какую сторону идти — не знал, истомился, замаялся; очень хотелось пить.

Мальчик подумывал лечь под куст и переждать дотемна. Тогда, казалось ему, он увидит мерцающие огоньки света из окон деревенских домов и сможет найти дорогу. Он помнил, что темнота — его союзник.

Вдруг Алеше почудилось, что в дебрях на другой стороне оврага мелькнул собачий хвост. Он обрадовался. Огромные деревенские псы никогда не трогали детей, вольготно разгуливая повсюду без ошейников, и не выносили только глупых молодых бычков да редких велосипедистов, кативших из города в соседние села к родителям на выходной. И за теми, и за другими гнались разноголосой стаей со свирепым лаем, норовя цапнуть за ногу.