Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Он плотно зажмурил веки и двинулся вперед, не поднимая ступней, передвигая ими, как лыжами, по гальке речного дна… Прием сработал. Один раз он поскользнулся на илистом скользком булыжнике, чуть не опрокинувшись с резким, в голос, вдохом на спину, но глаз не открыл и равновесие удержал.

Наконец мальчик ощутил, что поток мельчает и уже едва доходит до пояса, вода журчит почти ласково, он не качается из стороны в сторону и твердо держится на ногах.

Алеша осторожно приоткрыл глаза.

До суши оставалось метров пять, и отец, не спуская глаз, напряженно следил за ним.

— Сынок, запомни то чувство, когда ты зажмурился и сделал первый шаг, двинулся потихоньку вперед, — серьезно и внушительно изрек он. — И потом — что ты почувствовал, когда уже решил разомкнуть веки… Нет такого страха, что нельзя преодолеть. А коли б я тебе помог или маме разрешил, мы бы в тебе стержень сломали. Ничего в жизни нет сильнее тебя. Покуда ты сам не согласился внутри и не сдался.

У Алеши стучали зубы от холода, кожа покрылась мурашками — ему было не до нравоучений. Он разобиделся на родителей и не разговаривал с ними до самого дома бабушки с дедушкой. Очутиться в беде, когда не на кого положиться, попросить о вышней помощи, остаться в полном одиночестве, без уверенности в родительской защите было ново, непривычно, страшно…

От реки, в других местах более узкой, величаво спокойной, но глубокой, с высокими обрывистыми берегами, изрытыми гнездами стрижей, в Новиковку вела дорожка, впадавшая метров за двести в изрытую неровную грунтовку, две белесые колеи которой вились меж приземистых стволов старых кряжистых ив, одичалых яблонь, недавно зацветших пурпурными корзинками репейника и чертополоха да зарослей жгучей крапивы в Алешин рост.

Вправо виднелся купол заброшенной каменной церкви. Его жухлая, выгоревшая на солнце голубая краска уже не могла соперничать с лазоревой синевой майского неба, накинутой, как покрывало, на мирный деревенский пейзаж. Влево вдалеке на взгорке тянулись ряды добротных домов соседнего мордовского села, с ребятами из которого местные когда-то вели непримиримые кулачные бои не без посильного участия Алешиного папы.

Впереди немного вразнобой рассыпались дома на задах Новиковки. Один из них был домом, где вырос Панаров.

— Смотри-ка: вроде больной-больной, а крышу-то полностью перекрыл! — удивилась Надежда. — Шифер новый. Раньше, как прощелыги, с рубероидом жили.

— Мать писала, что протекала сильно, — ответил Анатолий, сконфуженный тем, что никак не поучаствовал с крышей. — А отец всю жизнь с руками был… А то бы взяли его на Сахалин, щас! И в армии служил помощником механика в летной части.

Алешина мама скептически поморщилась:

— Ладно рассказывать! Сколько себя помню — на старом мерине с телегой по селу пьяный мотался, молоко в бидонах собирал… А вечером его мерин домой еле доплетался, храпящего привозил — в лоскуты.

— Это уж когда мы с тобой встречались, — не обидевшись и не споря, безразлично возразил Панаров. — До этого, раньше, он на полуторке ездил… Кто ему ее ремонтировал, Пушкин, что ли?.. Бывало, в мороз трескучий в лесу ломалась — волков монтировкой отгонял да под мотором пузом кверху в минус тридцать валялся.

— Глотку себе, видать, не отморозил: как порол, так и порет… Выбросить надо к черту эти таблетки, а я своими руками его наркоманом делаю, — досадливо тряхнула она сумкой.

Небольшой дом Панаровых срубовым фасадом выходил на широкую улицу из двух порядков, разделенных поросшей бурьяном грунтовой дорогой, тянувшейся в самый центр села. Старые, потемневшие, словно покрытые паутиной времени бревна; крутой конек двускатной кровли — чтоб снег зимой не залеживался; кусты сирени, калины и черемухи в палисаднике с намедни покрашенной свежей изгородью; широкие домовые ворота с козырьком от дождя и калиткой возле, ведущей во двор; узенькая лавочка…

— Штакетник-то для забора откуда? — с гонором провозгласила Панарова. — Я на себя выписала. Ни копейки им не стоил!

— Они на пенсию живут, откуда у них на стройматериалы, — привычно и кротко оправдывал родителей Анатолий.

— Конечно!.. Одну пенсию в Саратов почтой отправляет, братишке твоему младшему и внучку. Как будто других внуков у нее не существует, — затеяла старую песню обделенная Надька. — Только тесу им да дров получше — дубовых — на зиму подкинь…

Отворив незапертую калитку, семья вошла в небольшой скучный дворик, заросший густой травой. Стена с голубыми наличниками окон заканчивалась крытым высоким крыльцом в пять добротных ступеней с перилами, ведшим в темные сени. К крыльцу примыкал курятник с открытой клетью, отгороженной рабицей, где куры проводили дневное время. Крытая рубероидом крыша курятника переходила в кровлю сарая, в котором в пыльном сумраке возвышались поленницы дров и хранился заурядный крестьянский инвентарь. Еще одна поленница была выложена прямо во дворе, под нешироким навесом от дождя и снега.