Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Однако Панаров тут же вспомнил, что деньги, приносимые им в семью, риск, которому он подвергается, запах опасности обеляют и даже как-то возвышают его в собственных глазах, когда он поздними ночами приходит к Любке. И притупляют бдительность жены. Жертвовать недавно обретенным другим миром он не желал.

«Ладно, поступим как всегда, — решил он наконец с кислой самоиронией, внутренне невесело усмехнувшись. — Из двух возможных путей выберем третий… Наихудший…»

— Ты сегодня какой-то задумчивый, — мягко повернулась к нему всем гибким телом Любка, забирая резинкой волосы на голове и поправляя батистовую сорочку. — На работе что не так?

— Да нет, жизнь свою обдумываю на будущее, — рассеянно поглаживая ее ладонью по обнаженному бедру, неопределенно ответствовал Анатолий, лежа на спине на кровати и глядя сквозь потолок в никуда.

— Ты ведь все равно от нее не уйдешь, — неправильно поняла она, что у него на душе. — Двое детей…

«Вот это да!.. О чем думает!» — мысленно присвистнул Панаров.

— Любк, ты же понимаешь, что ты из другого мира — из параллельного… Состоящего из античастиц, — попытался он придать естественную легкость словам.

— А ты не боишься, что это мир Прозерпины? — Даманская предпочла уйти из физики в более близкую ей мифологию.

— Ну уж нет!.. Тогда бы мы с тобой, по судьбе, в феврале должны были начать встречаться, а не в сентябре, — с готовностью подхватил античную тему Анатолий, снова почувствовав себя в своей стихии, лишь бы не рассуждать о них двоих в будущем времени. — Знаешь, что бывает, когда разные миры встречаются?

— Что? — не совсем понимая, куда он снова клонит, спросила та, закончив с прической.

— Аннигиляция.

— А что это?

— Не станет ни того, ни другого мира. Все бесследно исчезнет… Только вспышка — и пустота… — Анатолий забылся в мечтах и на секунду замолк. — Нет, даже пустоты не останется. Чистое, блаженное небытие… Я обрываю нить сознанья и забываю, что и как…

— Тогда будь поаккуратнее со своими мирами, — с грустью улыбнулась ему Любовь. — Люди везде свой нос суют, судачат… Меня уже выспрашивали знакомые, дознавались, чего это Панаров зачастил, по ночам на районе ошивается. Не ко мне ли ходить повадился.

— Хороший у нас народ, «венец земного цвета»! Бдительный, сука! — выругался тот и раздраженно поднялся с постели. — В следующий раз спросят — скажи: к людям Боксера таскается, дела вроде у них общие.

— А ты вправду с Боксером дела делаешь? — вздрогнула Даманская, сверкнув испуганным взглядом.

— Да так, по малости: иногда попросит меня пронести что-нибудь через вертушку или на прессовке сверх нормы нашлепать, — сразу пожалев, что сказал лишнего, поспешил успокоить ее Панаров. — Ничего серьезного.

— Ты с ним не связывайся, пожалуйста! — Любка молитвенно сложила руки. — Он страшный человек… Через него и тебе, и мне зло будет.

— Да ладно… Не преувеличивай… Ну, отсидел на зоне по дури своей — кому-то по молодости башку расшиб, — неубедительно возразил Анатолий. — А сейчас — бригадир на «химии», нормальный себе мужик. Выпивал я с ним пару раз…

— Ты о нем ничего не знаешь, — нахмурив брови, серьезно заявила Даманская.

— А ты знаешь?.. Тогда расскажи, — попросил Панаров.

— Нет, просто выполни мою просьбу, ладно? — покачав отрицательно головой, стояла та на своем. — Не путайся с Генкой.

— Ладно-ладно, хорошо… Чего мне с ним путаться-то? — примирительно согласился Анатолий. — У него своя жизнь, у меня — ты… Любой человек может стать страшным. У всех у нас есть две руки, две ноги, голова… Все от обстоятельств зависит. Еще Гете говорил, что способен ко всему — и к добру, и на самые жуткие злодеяния. Ежели жизнь так сложится…

— Вот именно, сложится, — кивнула Любовь. — Но для кого-то она очень легко и естественно так складывается. Столько своего зла внутри, что достаточно одной капли сверху — и готово… А кто-то свой сосуд в душе почти пустой от зла держит. Он может много чего от других принять. И не возвращать… Лишь так, наверно, мир и становится добрее.

— Гегель, переход количества в качество, — засмеялся Панаров, обнимая ее за плечи. — И мера, которая у всех разная.

— Тебе бы все философствовать, Гераклит ты мой, — она шутливо взъерошила пальцами вздыбленные от подушки жесткие волосы на его затылке и поцеловала в щеку.

— О, мадам знает досократиков? — подняв бровь, усмехнулся Анатолий.

— Нет, со школы, из истории, — сконфузившись, призналась Любка. — А кто это?.. Кроме того, что древнегреческий философ, ничего не помню…