Мишель Деон - Высший круг

— Какие у вас планы на ближайшее будущее? — внезап­но спросил Портер, не столь склонный восторгаться слова­ми миссис Бруштейн.

Артур чуть не ответил, что на данный момент будущее сводится к перспективе Ки-Ларго, слегка омрачаемой лишь неоднозначным поведением Элизабет, но было совершенно ясно, что Портеру на эти проблемы плевать.

— О чем именно вы хотите со мной поговорить? — спро­сил он, раздраженный тем, что говорилось и не говорилось на этом странном собрании.

— Вы собираетесь остаться в Штатах?

— Ничуть.

Бегония позвонила, и лакей, который, должно быть, подслушивал за дверью, тотчас вошел.

— Принесите ликеры, Бенни.

Бенни исчез.

— Он интересуется нашим разговором, — заметил Портер.

Бруштейн улыбнулся.

— Это не страшно! Я давно его знаю. Вы ведь сами мне его рекомендовали, не так ли, Алан?

— Ах, вот оно что! То-то мне лицо его знакомо.

Он обернулся к Артуру:

— Я задал вам этот вопрос, потому что это важно. Мы пре­доставляем множеству иностранных студентов возможность жить и учиться в США, чтобы они затем применяли в своих странах методы, которым мы их обучаем. К несчастью, шесть­десят процентов из этих посвященных решают, окончив уни­верситет, остаться здесь, и все наши труды идут прахом.

— Тогда почему бы не заставить их подписать обязатель­ство, что после обучения в Бересфорде, Йельском универ­ситете, Гарварде или Беркли они вернутся в свои страны и будут насаждать там правила американской экономики и морали?

— Это противоречит нашим принципам. Нам нужны друзья во всем мире.

— После того, как вы выиграли мировую войну и с чес­тью ушли из Кореи?

Портер воздел руки к небу, словно тонул, и пошевелил своими толстенькими пальчиками.

— Я часто спрашиваю себя, не является ли победа в вой­не худшим несчастьем для народа-победителя.

— Европа, оккупированная союзниками, покрывается надписями: «Джиай, go home!» — сказал Бруштейн. — Нашу политику открыто критикуют и в Париже, и в Лондоне.

Пришел Бенни, неся поднос с бутылками коньяка и вод­ки. Бегония вернулась к жизни и обслужила всех по оче­реди, потом, когда Бенни удалился, снова села и подавила зевок. Но этого было мало, чтобы заставить Портера отсту­пить от выбранной темы. По его словам, худшее зло исходит от самих США, где целый класс ставит под удар всю систе­му, вплоть до высших сфер государства и университетов. Маккартизм родился не на ровном месте, но он проводит политику доносов и отторжения, несовместимую с прин­ципами американской демократии, марая режим страны, приверженной к своим свободам.

Артур прекрасно понимал, куда клонит Портер, и эти разглагольствования начинали его раздражать.

— Что вы мне предлагаете? — спросил он с резкостью, вызвавшей улыбку у Завы.

— Да ничего, мой друг. А вы на что надеялись?

Артур ни на что не надеялся и только удивлялся тому интересу, который проявляли к нему эти два человека. Подаюших надежды были сотни, и он никогда не считал себя одним из них. Участливость Портера вызывала у него не­ловкость, тогда как характер Бруштейна — прямого, по-теплому дружеского, такого близкого, несмотря на разницу в возрасте и в положении, — обезоруживал. Артур уже собирался свести все к шутке, когда встретил взгляд Завы. Она умоляла его не заводиться, остаться с ними, с ней в этом еще неясном проекте, которым она намеревалась восполь­зоваться, чтобы однажды взять реванш за все, что угото­вила ей жизнь: за родителей, неспособных подняться после падения, за свою глухоту, за свои руки и ноги великанши, за курчавые рыжие волосы, из-за которых ее дразнили в школе. А мадам Морган в Париже — она ведь тоже хотела, чтобы ее сын вращался в высшем круге?

— У меня не получается придать себе важности, — вздохнул Артур, сам убежденный в том, что при нынешнем раскладе действительно ее лишен.

Бруштейн пришел к нему на помощь:

— Речь о завтрашнем дне, о послезавтрашнем. Мы вам поможем.

Бегония, все явственнее умирая от скуки, поднялась, чтобы задвинуть книгу в тисненом переплете, нарушившую строй на этажерке. Этот жест приняли за приглашение уйти. Зава почти ничего не сказала, но в прихожей, когда Артур помогал ей накинуть на плечи легкий плащ, она тайком взя­ла его за руку и недвусмысленно ее пожала.

Что осталось от двух недель в Ки-Ларго, как и от ве­чера, проведенного Аугустой в комнате на Ректор-стрит? Несколько коротких, плохо смонтированных видеороликов, которые Артур в последующие годы будет проигрывать себе, каждый раз испытывая бесконечные сожаления и не менее длительные угрызения совести.