Мишель Деон - Высший круг

— Ты приедешь ко мне в Нью-Йорк?

— Да, как только разживусь карманными деньгами. А ты не приедешь в Бересфорд?

Оркестр заиграл старую песенку: «Щека к щеке». Он хо­тел было прижаться к ней щекой.

— Жетулиу следит за нами, — предупредила она.

Уходя с площадки, она вынула из корсажа розу и тай­ком положила в карман Артура.

Он пригласил Элизабет на медленный танец — такой сентиментальный, что она, начиная засыпать в объятиях своего кавалера, вдруг резко выпрямилась:

— Вообще-то уже очень поздно… Но если ты уж так от нее тащишься, вспомни ее носочки с Микки-Маусом.

Классический образ молодого эмигранта в куцем черном костюме, мятом воротничке, лоснящемся галстуке, латаных башмаках, с фибровым чемоданчиком у ног, одиноко стоя­щего на набережной Гудзона, подавленного видом небоскре­бов, вызывающих у него головокружение после шести дней, проведенных в море, так что он едва отваживается на них смотреть, оглушенного чудовищным шумом, стоящим над го­родом и внутри него, — этот классический образ, способный растрогать самых черствых людей, во многом соответствует действительности. С той лишь оговоркой, что костюм не чер­ный и не куцый, рубашка и ее воротник безупречны, ботинки новые, а вместо фибрового чемоданчика — тяжелый военный сундучок, на котором еще можно прочитать надпись больши­ми буквами: капитан Морган, 1-я рота, 1-й батальон 152 пе­хотного полка. Естественно, это не сам капитан, тело которо­го, иссеченное осколками снаряда, с 1944 года покоится на военном кладбище в Кольмаре, а его сын Артур, сошедший с «Квин Мэри» в толпе пассажиров, среди возгласов, объятий, окликов носильщиков и отчаянного гудения желтых такси. Этот образ соответствует действительности в том плане, что молодой человек, наконец, сошел на эту неведомую ему зем­лю, потерял в толпе лица друзей, которые во время пути по­могли ему безболезненно перерезать пуповину, связывавшую его с Европой. Он одинок, но не станет взбираться на вер­шину Эмпайр Стейт Билдинга, выпячивать грудь и кричать: «Ну, Нью-Йорк, кто кого?» — нет, он не к этому стремится, к тому же он в несколько минут понял, что эта страна, которую ему столь часто описывали как рай земной, — передняя ада, созданного людьми. В нескольких метрах от него остановил­ся серый лимузин с тонированными стеклами. Оттуда вышли негр-шофер в ливрее и молодой человек в темно-синем ко­стюме, бросились к куче чемоданов, погрузили их в багаж­ник. Из толпы вынырнули Алан и Минерва Портер, пожали руку молодому человеку и шоферу и сели в машину, перед которой все расступились. Профессор Конканнон исчез, как и Аугуста, Элизабет и Жетулиу. После трех отказов Артур все же убедил одного таксиста погрузить его сундучок и отвез­ти его на Большой центральный вокзал. Взглянуть на город удалось только мельком. Так вот он какой, Нью-Йорк: улицы, усеянные рытвинами, сажа, осевшая на рассыпающихся до­мах, вокзал, похожий на собор, грязный поезд, нырнувший в туннель в направлении на Бостон? Он ничего не видал. Он слышал голос Аугусты: «Ты приедешь ко мне в Нью-Йорк?» У него в кармане адрес Элизабет, прямой номер телефона Алана Портера. Жетулиу приедет в Бересфорд на машине — очень старой, но элегантной: «Корд-1930». Накануне Артур решил его не дожидаться. Он относится к бразильцу с такой же сдержанной симпатией, как и тот к нему. Им придется часто видеться, и Артур уже знает, что это будет непросто. Между ними стоит Аугуста и смутная тень Элизабет: была ли она, является сейчас или будет любовницей Жетулиу? Миновав нескончаемые пригороды, поезд нырнул в леса, ушел сторону от трогательных поселков из белых деревянных до­миков с голубыми крышами. Ровный ход поезда располагает к шальным мыслям. Артур положил розу Аугусты в конверт. С нее осыпались лепестки, уже увядшие, покоробившиеся.

— Нужно их разделить и положить между листами кни­ги, которую не будешь раскрывать год или два, — произнес рядом с ним надтреснутый голос.

На скамейке по ту сторону от прохода пожилая дама с белыми волосами, как у куклы, прикурила сигарету от ар­мейской зажигалки.

— За свою жизнь я сохранила их несколько десятков, — сказала она, выпуская облачко голубого дыма. — Прекрас­но. Никаких проблем. Вы любите розы?

— Я люблю одну розу.

— Когда вы срежете розу, чтобы вставить ее в петли­цу и подарить женщине, позаботьтесь обломать шипы, не повредив стебля. Если вы этого не сделаете, то дама — я говорю «дама», поскольку роза красная, если бы роза была белая, я бы сказала «барышня», — дама уколется и сильно расстроится. На ее лице отобразится большая досада, и вы поймете, что ваши планы рушатся. Вы поднесете ее палец к губам, чтобы остановить кровь. Она расценит это как не­пристойное ухаживание — если такое может быть — и за­кричит: «насилуют!» Вас арестуют. Вы отсидите десять лет в тюрьме и заплатите сто тысяч долларов штрафа. Я вас предупредила.