Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

Но у Марии встречалось понятное по смыслу, и понятное было глупо: «Вот над волной блестит луна, а я одна, совсем одна».

Вскоре Мария опубликовала поэтический сборник. Лариса думала, что все делается как раньше: рукописи предлагают издательствам, там выбирают что получше и публикуют. Оказалось – нет, теперь можно иначе. Название издательства Мария с Поэтом придумали сами, деньги на типографию взяли у Ларисы. И корректуру она делала, по старой памяти.

Теперь тираж лежал в углу гостиной. Ларин кот полюбил спать на тираже и точить об него когти, оскорбляя чувства автора.

Манечке купили платьице в цветочек, делавшее ее похожей на маленькую девочку, на голову надели, по совету Лары, веночек из живых цветов. И устроили поэтический вечер.

Вечер проходил, естественно, в Лариной квартире, подавались испеченные ею пироги. Да, пироги – это и был предел доступного Ларе самовыражения. После первого отделения, в котором читала Мария, публика устремилась к пирогам. Лежавший рядом тираж не особенно раскупался, однако Поэт был настойчив. Ларе велели собирать деньги и отсчитывать сдачу.

Во втором отделении читал сам Поэт. Но только он завел про луну и волну, как сидевший рядом с Ларисой пожилой дядечка решительно встал, со скрежетом отодвинув стул, и ушел в глубь квартиры. Лариса, стараясь быть бесшумной и незаметной, побежала за ним на цыпочках. Ей все же не хотелось, чтоб совершенно незнакомые люди шастали по ее дому без спросу. Дядечка стоял в коридоре, ел кусок пирога и рассматривал фотографию актера N. с автографом.

– Вы поклонница его таланта?

– Это он поклонник моего таланта, – ответила озлобившаяся Лариса. – Я его стригу уже который год.

– Да ну? – удивился старичок. – Так вы стилист?

– И что в этом такого? Ну я не поэт. Не всем же быть поэтами.

– А кто тут поэт? – он даже не понизил голоса. – Эти двое жуликов? Кем эти графоманы вам приходятся?

Лара изумилась и вроде бы возмутилась, но неожиданно для себя захихикала.

– Никем не приходятся. У меня квартира большая, а им негде жить.

– И они провели уплотнение? А пироги, небось, тоже вы? Вот пироги – да, поэма, особенно с капустой. Слушайте, если у вас такой актер, как N., стрижется, так вы же большой человек. Можно посмотреть портфолио? Я – Миша.

Они со старичком Мишей потихоньку вышли, прихватив с собой черную папку с фотографиями Лариных работ.

Как часто бывает в Нью-Йорке, к вечеру стало теплее, чем днем, из разноцветной мигающей темноты долетал откуда-то прелестный дымный запах. Этот запах и этот замечательный вечер ей запомнились так, как запоминаешь в детстве или в полусне, не понимая, не думая и не оценивая. Какой-нибудь угол улицы, невнятный разговор запоминается, и потом долго кажется, что именно в тот момент в жизни произошло что-то, повернулось и изменилось.

Сначала они собирались зайти в кафе, но каким-то образом попали в бар. Веселый и не такой уж старый Миша оказался большим знатоком коктейлей, и когда они через два часа дегустации вышли из бара, то уже договорились о совместной работе и перешли на «ты». Он в прежней жизни был главрежем и худруком, теперь стал помрежем и ассистентом, работал по всей стране, иногда даже на Бродвее, чаще в маленьких театрах. Ларе он предложил работу непостоянную и малооплачиваемую, но зато интересную.

Главное – говорить с ним было легко. Они были ровесниками по эмиграции, приехали в один год. Ничего ему объяснять не надо было.

– А ты заметила, Ларочка, что кремнистый путь больше не блестит? С тех пор как город благоустроился и очистился, нет больше алмазного блеска под ногами, свет фонарей не отражается в россыпях битого стекла. А ведь в первые годы мы ходили по осколкам, и все блестело и сверкало. Вот скажи мне, что ли именно трудностью, почти невозможностью выживания этот город и дает чувство триумфа? Как бывает женщина, фам такая фаталь, не красотой берет, а именно стервозностью. Этот город ведь не место жительства, а вид спорта. И не архитектура делает его прекрасным, а постоянное ощущение: я выжил. Вот еще одна весна, еще одна осень, а я-то выжил. Я все еще здесь. Вот февраль свирепствует, вот потеплело, деревья расцветают, вот акациями пахнет и к июлю светлячки начинают мерцать в парках, вот уже листья шуршат под ногами, дети бегают по улицам ряженые задолго до Хеллоуина, тонкий холод утром, бруснику продают к Благодарению и опять уже предчувствие Рождества – а я все еще здесь. Вот ресторан закрылся, прогорел и магазинчик угловой к черту обанкротился – а я выжил, я цепляюсь за подножку уходящего поезда, еще не сорвался.