Михаил Стрельцов - Храм превращается в плацебо

– У меня молоко слабо идёт! – чуть ли не плакала. – Привези завтра грецкого ореха и томатного сока, хорошо?

– Да, да, хорошо, конечно.

– Вы всё купили?

– Да, да. Только той синей ванны не было. Зелёную купил. Нечего?

Утром, после посещения роддома, я вновь оказался на остановке с прибитым к дереву её обозначением. Курил. И знаете что? Урна оказалась сразу за деревом.

Переполненная через край.

Серёжку мать не доносила. Лёг снег, растаял, снова лёг, и под приятным и лёгким покровом предательски скрылась ледяная дорожка. Наташка и поскользнись. Упала навзничь. И что сотрясение небольшое – особо не страшно, копчик сломался. И это на седьмом месяце. Уже в «скорой» могла бы и выкинуть, но даже чуточку стужиться при такой травме не дано стало. Сразу в операционную на кесарево. Мать в реанимацию, ребенка – ни туда ни сюда. В городском роддоме, слышали, камера есть для доходяг-то. Так то в городском! Из района как везти? Помрёт по дороге, и под суд.

А тут бабка Марья, Наташкина мать. Дочь попроведать, да как чего понять. Ей и выносят. Серёжка чёрный, как цыганёнок, скукоженный, еле шевелится. Ни кричать, ни соску взять не может. Ему ещё бы внутри мамы месяца с два дооформиться. И на тебе – горе!

Марья его – цап, за пазуху как котёнка, и ходу на свою окраину. Домик крохотный, но с русской печкой. Серёгу – в валенок и под потолок на лежанку. Дня три допаривался первый бабкин внучек. А у Наташи всё – беда. При кесаревом салфетку внутри оставили, вновь операция, чистить. А копчик ещё, не пошевелиться. Так с месяц в полузабытьи в реанимации той. Едва не схоронили. Вышла: тощая, чернущие глаза навыкате, тёмные пряди отросшие – в платок не вмещаются. Без молока. Муж, Сашка, из армии в письмах извёлся весь, даже отпуск выпросил вне срока, и года не отслужив. Приехал на три дня, а чем помочь? Молока не даст. А вот у родителей своих денег занял. Да Марья с книжки сняла страховые. Закрыла книжку. Корову взяли. Тут и отец зятя подмог. Вредный мужик был, всё не по его. Приказывать любил, ворчать. Но стайку накрыть помог, зима на носу – и корове где жить стало. Сена потом ещё привёз. Купил или выменял – кто знает? Сашкина родня скрытная, ссыльных потомки. Не то из татар, не то армяне они.

И рос Серёга с прищуром узковатым, будто высматривает что галчонком из-под густых бровей. И молчаливым. А чего рот раскрывать при такой проблеме-то? Шестимесячным свет увидел, недоделала его природа. И ходить поздно начал, и окружающее называть правильно. Да меж ног совсем срамно – на горшок как девчонка. Возила его Марья по врачам разным. С трёх лет начала. Те его сухую скокоженку и так, и этак пинцетом вертели, направили в областную. Сашка-то из армии Наташке ещё девчонку наделал, куда ей с пузом? Ещё от прошлых родов путём в себя не пришла. Вот Марья – билет на автобус, пацана на коленки, так и тряслась из года в год. Положат Серёгу в больницу, пару месяцев над ним поколдуют. Через полгода опять направление выписывают. И потихоньку, постепенно провели мальцу оба канала. В школу пошёл, стоя мочась, никто не заподозрил, на смех не поднял.

Но семь операций всё-таки. И так-то был особо не говорун и растеряха. А от наркозов мозги-то будто законсервировались. И читать долго учился, и арифметика не давалась. К средним классам определили в другую школу: задержка развития – сказали. А была-то у него всёго-то мелкая приторможенность. Не мог быстро решения принимать. В магазине чего приобрести – выбирал долго, прикидывал, присматривался, и вроде всё нравится, а купить не решался. Скромным его назвать никто бы не подумал. Застенчивым – разве? Бывало: кто из больших олухов со двора пендель отвесит, обернётся Серёга, и в паузе. Соображает: давать сдачи или нет? На обидчика долго смотрит. И будь тот поумней, не ждал бы, нагленько ехидное сплёвывая. Потому как если Серёга решался, то бил от души, не жалеючи, не останавливаясь, если не оттащат его иль не вывернешься. Оттого и погоняло «псих» как-то выветрилось, и врагов поубавилось, но и друзьями не прирастало. Потому тянулся Серёга к сверстникам, кто подобродушней, без хитрецы за душой. И дружил крепко, беззаветно даже, пусть и десятки лет прошли. В «Одноклассниках» шутит, фотки комментирует беззлобно, но с иронией. А если кто спорить пытается, дурачком прикинется, мол, я лох и тормоз с рождения: в спецшколе для придурков учился.

И надо ж получиться так, что ещё до последней, решающей операции, когда всё же мужчиной доделали, отец его, Сашка, взял да и помер. В тридцать два годка. Сына родил, девчонку потом, и словно выключилась его миссия на земле: смотрел телевизор, да и сполз с кресла на пол с сердцем остановившимся. Так что его род через Серёгу того, шестимесячного когда-то, попёр далее. Надо сказать, что расковыряли ту штуку, через которую род продолжается, пацану изрядно. Исполосовали маковку – заросли шрамы, огромной, почти квадратной, как кувалда, получилась. Не оттого ль Ленка, жена его, свекровь махом три раза бабкой сделала? И сестра Серегина, Маринка, двух внучек потом дала, и своих две, так ещё и пацана! Андрюшка стал середним, вырос, вытянулся каланчой. Смуглый, темноволосой, глаза большие, чёрные – в бабку. Фамилию продолжает, в техникуме учится.