Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

Нина Елизаровна посмотрела на нее долгим, тяжелым взглядом.

– Что значит «уперся»? Что у тебя за выражения? «Ушел», знаешь такое слово?

Она тоже вернулась в комнату, но остановилась на самом пороге и, заложив за спину руки, прислонилась к косяку, и было в этой ее позе и в выражении ее лица что-то такое смиренно-жалкое, раздавленное…

– Ну, ушел! – поправилась Аня. – Со смаком и выразиться не дадите. – И спросила мать: – Кто такой? На кухне мы с ним сидели – такую поэму про тебя слагал. Прямо святая дева Мария пополам с Афродитой. У меня аж уши вяли.

– В самом деле, мама, кто такой? – спросила и Лида. – Такое хорошее лицо у него.

Нина Елизаровна хотела было ответить что-то резкое Ане, но передумала.

– А, тетеха какой-то, – сказала она, – неудачник. Всю жизнь ему не везло. Не знаю в чем, но не везло. С женщинами, наверное… Соединить наши жизни предлагал. Ни больше ни меньше… Этого только мне не хватало. Хватит с меня, был уже у меня один неудачник.

– Кто это у тебя был неудачник? – проговорила Лида.

Так проговорила, что вопрос ее требовал скорей не ответа, а запрещал его.

– Твой отец, кто ж еще, – ответила тем не менее Нина Елизаровна.

– Это он-то неудачник?

– Я не о сейчас говорю. Я о той поре, когда он институт бросил и артистом себя вообразил. Он вообразил, а кругом никто что-то не воображал. Не жизнь, а каторга. В сумасшедшем доме, наверно, легче.

Лида передернула плечами. Странное было, несвойственное ей вообще движение, казалось, не она передернула ими, а это они передернулись сами по себе.

– Странно ты говоришь: он вообразил, а никто не воображал. Как же он тогда стал им все-таки, да еще таким известным?

– Кто тогда мог представить, что ему так везти начнет, – сказала Нина Елизаровна.

Аня на диване уличающее хмыкнула:

– Логика на грани фантастики! Как это ему везти стало, если у него таланта нет, а он только вообразил?

Нина Елизаровна, в который уж раз за нынешний вечер, снова сорвалась в крик:

– Молчи! Ты еще будешь! Воровка! В гроб меня вгонишь! – Ломая руки, она упала в кресло, откинула голову и в изнеможении покатала ею по спинке. – Господи, за что?! Как я устала… Дочь, родная… такая жестокость. В кого, в кого ты такая?!

– В тебя, в кого же еще, – спокойно, с довольством мстительности сказала Аня. – Ты же бросила Альберта Евстигнеевича, когда ему тяжело было. Не захотела с ним трудности делить. Под крылышко к бабушке с дедушкой убежала.

– Аня, – оборвала ее Лида, – перестань!

– Нет, давай, давай! – истерично проговорила Нина Елизаровна. – Бей мать, которая тебя вырастила! Бей! Что ты знаешь, как я растила?

– Не ты, а бабушка. – с прежней спокойной мстительной интонацией сказала Аня.

– А теперь ты судно из-под нее вынести не можешь?!

– Снова логика на грани фантастики!

– Все! Конец! Хватит! – Лида стремительно перелетела через всю комнату к обеденному столу и с размаху ударила по нему ладонью. – Если еще слово… Обе! Обе! Слышите?!

В крике ее было какое-то такое последнее, предельное отчаяние, что он и в самом деле подействовал отрезвляюще и на Нину Елизаровну, и на Аню. Нина Елизаровна, раскачивая головой, опустила лицо в раскрытые ладони и замерла так. Аня же, посидев немного в молчании, поднялась с дивана, прошла к выходу из комнаты, постояла на пороге и, ни к кому не обращаясь, махнула в сторону кухни рукой:

– Там вообще-то все готово ведь, можно есть…

Никто ей не ответил. Нина Елизаровна на звук Аниного голоса лишь отняла руки от лица и опустила их на колени, а Лида, после своего крика словно закаменевшая, неожиданно бросилась к матери, присела перед нею на корточки и поцеловала ее сложенные на коленях руки.

– Прости, мама… – сказала она.

– Я говорю, там ведь вообще готово все, – повторила Аня.

Лида поднялась с корточек.

– А давайте здесь поужинаем, в комнате. – Лида старалась говорить бодро и весело, и ей это удавалось. – Что мы все на кухне да на кухне. Дверь к бабушке откроем. Все равно как и она вместе с нами…

– Я всегда вас просила, – слабым голосом проговорила Нина Елизаровна, – давайте в комнате. Это вы все: скорей, скорей…

– На фарфоре, да? – оживляясь, выкрикнула с порога Аня.

– Это овощное рагу-то? – чуть осаживающе, но с прежней бодростью сказала Лида.

– Дело не в еде, – голос у Нины Елизаровны окреп, и в нем прозвучала назидательность. – Просто такой сервиз мы уже никогда не купим, и надо поберечь его для особых случаев.

Аня с мечтательностью посмотрела на потолок – давно не беленный, с облупившейся штукатуркой на местах соединения плит перекрытия.