Юрий Убогий - Что было, что будет

— А ничьи, — ответила Марина Николаевна.

— Так зачем же едете?

— Места, говорят, у вас хорошие.

— Места нормальные…

— Мы к Пантюхову Василию Ивановичу, — вмешался Павел. — Знакомые его. Найдем?

— Что за вопрос! — словно бы даже обиделся шофер. — Мигом разыщем! Да он мне и самому нужен позарез, так что будьте спокойные.

Когда подъехали к Никольскому, Марине Николаевне показалось, что она не встречала деревни милее этой. Небольшая, какая-то очень ладная, деревня стояла на высоком берегу реки, огороженная сосновым лесом. Противоположный берег занимал заливной луг с разбросанными по нему аккуратными стожками. Давнее, детское воспоминание шевельнулось у Марины Николаевны — она словно бы уже видела эту деревню. В букваре, в учебнике «Родная речь», может быть?

Пантюхов, которого они нашли в совхозной конторе, оказался огромным, багроволицым, с неожиданно тонким, почти женским голосом. Он шумно обрадовался, обнял Павла и пожал руку Марине Николаевне своей горячей, влажной рукой.

— Вот и хорошо! — говорил он, глядя то на Марину Николаевну, то на Павла. — А я за вас волнуюсь второй день. Телефон, понимаете, неисправен, а когда встречать, неизвестно. Нормально доехали? Федотыч не обижал?

— Напротив… — Марина Николаевна с улыбкой оглянулась на шофера.

— Ну-ну, он у нас человек добрый. Федотыч, подожди, — остановил он пытавшегося объяснить что-то шофера. — Гостей устрою, все обговорим… Жди пока. Ну, что, пойдемте? Тут буквально два шага, и в машину не стоит садиться.

Шил Пантюхов в доме просторном, но и семья у него оказалась большая: жена, четверо детей, теща. Жена была беременна и очень смутилась, знакомясь с гостями.

— Да вы не пугайтесь, что нас много так! — торопливо говорил Пантюхов. — Комната для вас есть отличная, изолированная полностью…

— А то, может, ко мне? — сказала вдруг сидевшая в сторонке старуха в белой косынке, которую Марина Николаевна как-то и не заметила сначала. — Места много, цельный дом пустой.

— Ну, что ты, мама! — отмахнулся Пантюхов.

— А как это — дом пустой? — заинтересовалась Марина Николаевна.

— Одна я в нем живу.

Марина Николаевна присмотрелась к старухе. Она выглядела строгой, суровой даже, но эта суровость странным образом не отталкивала, а притягивала к себе. Было в ней, в суровости этой, что-то благородное, достойное и чистое.

— Вы понимаете, — начал Пантюхов, видимо чувствуя необходимость объясниться, — такая чудинка у матушки — не хочет к нам перебираться. Дом старый жалеет. Мы этот построили четыре года назад, а она в старом осталась. Жалеет. Продавать тут некому, на дрова если только разобрать.

— А чего ж его не жалеть, если я в нем всю жизнь прожила? — твердо сказала старуха.

— Да вы не подумайте чего, — смутился Пантюхов. — Она у нас тут целый день, с внуками занимается. Живет, считай, а совсем переходить не желает. Странность такая, что сделаешь?

— И не перейду, пока ноги меня носят, — сказала старуха. — Перестанут носить, тогда что хотите делайте. Хоть на продажу, хоть на дрова… Что ж, пойдемте поглядеть? — обратилась она к Марине Николаевне.

— Мам! — урезонивающе воскликнул Пантюхов. — К чему это, зачем?

— А люди мне понравились, — сказала старуха. — Да и им вольней бы было.

— Может, действительно, посмотрим? — спросила Марина Николаевна Павла.

— Давай, — легко согласился он. — Старая изба вещь славная.

— Тут и идти-то всего ничего, — оживилась старуха, вставая.

В первое утро в доме Маланьи Тихоновны (так звали мать Пантюхова) Марина Николаевна проснулась очень рано, может быть, потому, что жаль было терять время на сон. Ей вспомнился вчерашний день и, особенно, вторая его половина, в Никольском. Когда она увидела дом Маланьи Тихоновны, то сразу же решила — жить только здесь. Хозяйка ей понравилась, а дом еще больше. Они даже чем-то походили друг на друга — строгостью и скрытой, которую надо суметь заметить, теплотой.

Дом, сложенный из толстых, серых, перевитых трещинами бревен, был стар, но не дряхл. Марине Николаевне захотелось потрогать эти стены, эти бревна, что она тут же и сделала. Они оказались теплы, приятно шершавы, и прикосновение к ним было для Марины Николаевны, как рукопожатие.

Когда же она вошла в комнату, где Маланья Тихоновна хотела их поселить, то даже засмеялась от удовольствия, такой был здесь уют — лавка вдоль стены, дощатый, лоснящийся потолок, кровать деревянная.

— Вопросов, надеюсь, нет? — обратилась она к Павлу.