Юрий Убогий - Что было, что будет

Марина Николаевна вспомнила детей, мужа и захотела поскорее их увидеть. Тут все было так прочно, ясно, тепло и спокойно. Ее дом, ее мир, в котором все подогнано и слажено — ни убавить ни прибавить. И вдруг появляется какой-то Бритвин (и фамилия-то дурацкая!). Вот уж истинно — дурь. А ведь и вспоминала после первой встречи, и разволновалась, увидев вновь. В ее-то возрасте, после пятнадцати лет семейной жизни! Просто срам… Она ведь и не знает о нем ничего. Ну, чем-то заинтересовал, во взгляде что-то такое притягательное мелькнуло. Ну так что ж? Не девчонка же она, чтоб на таких пустяках застревать.

Она вдруг ясно представила лицо Бритвина, худое, изможденное почти, и словно бы с остатком некоего, не остывшего вполне, рабочего напряжения. Хорошее лицо. Ей всегда нравились такие. Когда кажется, что человек только оторвался от тяжелого, интересного и измучившего его дела.

Домой Марина Николаевна шла торопливо. Ей не терпелось оказаться среди привычной обстановки, увидеть домашних и ощутить, наконец, свое всегдашнее спокойное, уравновешенное состояние. Она работала с полудня, возвращалась в девятом уже часу и обычно заставала в сборе всю семью. И ей всегда было приятно думать, что ее ждут, что она вот-вот увидит всех сразу, почувствует тепло и уют. Несколько лет назад Вадим и Дарья непременно выбегали к ней в прихожую, висли, цеплялись за одежду, и не было у нее, пожалуй, в жизни минут дороже, слаще этих. Теперь уже не выбегают, не виснут, к сожалению. Теперь лишь мать выходит да Дмитрий из двери гостиной иногда выглянет, подмигнет и улыбнется.

— Наконец-то! — встретила Марину Николаевну мать. — А мы и не ужинали еще сегодня, тебя ждем.

— Почему?

— Решили так. Торт у нас сегодня, «Прага». Зятек принес. Побыстрей переодевайся и за стол.

— Будет сделано! Я вот только душ приму…

В ванной комнате, торопливо раздевшись, Марина Николаевна увидела себя в зеркале каким-то отстраненным взглядом, и ей даже на мгновение неловко стало, словно на нее взглянул чужой человек. Удивляясь этому ощущению, она посмотрела попристальней. Красивая, ничего не скажешь. Чуть грузновата, пожалуй, но это вполне поправимо. В отпуске нужно будет собой заняться, согнать лишнее. Она повернулась боком, посмотрела искоса и вновь испытала то же и приятное и стыдное чувство, и засмеялась тихонько. Нечто подобное она испытывала давным-давно, глядя на девичью свою наготу, и теперь вдруг это повторилось — через столько лет!

После ужина Марина Николаевна никак не могла найти себе занятия и места и потерянно бродила по большой, недавно полученной квартире. То странное чувство отстраненности, с которым она смотрела на себя в зеркало, нет-нет да и возникало вновь, но теперь по отношению к матери, Дмитрию, детям. Помогая матери после ужина на кухне, она вдруг с пронзительной ясностью увидела, насколько та сдала в последнее время. Всегда она воспринимала мать как пожилую, но вполне еще свежую, крепкую женщину, а тут рассмотрела в ней нечто очевидно старческое — в суетливости движений, в многословии, в пришаркивающей походке. Проходя мимо Вадима, читавшего какую-то толстенную книгу, она была удивлена совсем взрослым, сосредоточенным выражением его лица и словно бы заглянула на мгновение в его будущее, в котором будет много книг, размышлений, работы и мало радости.

Дмитрий, сидя в кресле, смотрел по телевизору фигурное катание, и она устроилась неподалеку, в углу дивана, с журналом в руках. Ни журнал, ни телевизор не заинтересовали ее, и она в конце концов задумалась, глядя на мужа и перенеся на него необычную какую-то проницательность взгляда. Она чувствовала возможность направить ее по желанию в двух прямо противоположных направлениях — на самое хорошее в Дмитрии и на то, что не нравилось ей. Поколебавшись, она сделала в конце концов легкое душевное усилие и выбрала первое.

На лице Дмитрия едва заметно проступало то мальчишеское выражение, которое она больше всего любила в нем. Интересно, замечают ли его другие? Может быть, и нет. Ведь если смотреть поверхностно, не зная его так, как знала она, то и увидишь только серьезное, строгое, угрюмоватое лицо с твердым, как бы давящим, выражением глаз. Оно и понятно, начальник как-никак, привык командовать и распоряжаться. Марине Николаевне вспомнилось, как, случайно оказавшись у Дмитрия в кабинете, она наблюдала и слушала разговор по телефону. Его подчиненный, очевидно, промах какой-то в работе допустил, и Дмитрий так грозно, что даже ей на мгновение стало не по себе, с ним разговаривал. Зевс-громовержец, подумала она и тут же с обычной проницательностью по отношению к нему рассмотрела, что он не только разгневан, но и обижен совершенно по-детски. Это выражение обиды так явственно увиделось ею за гневом и яростью, что она рассмеялась. Он, услышав ее смех, покосился недоуменно и, закончив разговор, спросил: