Алексей Камышинцев - Начало осени

— Вчера вечером положил, — растерялся Валера, — вчера вечером, все спали уже… Пусть, думаю, здесь полежат.

В комнате поднялся шум, все загалдели:

— Ты к ночи в дымину пьяный заявился, может, еще куда засунул? Вспомни-ка…

— Точно, Валерка, ты как стакан вермута добавил, так и лег. Когда же ты деньги в тумбочку прятал?

— А может, Сашка их вместе с газетой сжег?

— Да нет, я увидел бы… Я ж ее развернул.

— Приснилось тебе, пень осиновый! Ты на Сашку не вали, за это знаешь…

— Чего орать без толку, обыскать надо, как положено, — предложил Малахов. Он был парень основательный, к нему прислушивались. — Надо кровать Сашкину осмотреть, вещи. Самого тоже, чтобы ясность иметь.

— Нечего шмон наводить, — возразил Сергей Иванович. — Не в первый раз Санек дежурит!

— Обыскать надо, — Малахов стоял на своем, — как положено, чтобы после разговоров не было.

Неписаный кодекс рабочих общежитий разрешает в таких случаях обыскивать подозреваемого в краже, осматривать его вещи и постель. То есть наводить шмон. Если же конкретного подозреваемого не было, то обыскивали друг друга, вся комната. Эти действия ни на кого темного пятна не клали, наоборот, заподозренный сам настаивал на обыске, чтобы потом свисту не было: вот, мол, не обыскали, а он-то деньги и хапнул!

— Погодите, ребята. — Сашка видел, что сторону потерпевшего никто не держит, только Иван настаивает на обыске, да и то для порядка. — Погодите, коли на то пошло, шмонайте, а то и вправду разговоры пойдут…

Он вытащил из-под кровати свой чемодан, стал вытряхивать барахло на одеяло:

— Вот, смотрите как следует.

Все молча стояли вокруг, к вещам никто не притронулся. Сашка затолкал их обратно в чемодан, сдернул с койки одеяло, простыни, отвернул тощий матрас:

— Как следует глядите, — наигрывал он легкое возмущение, — я не впервой по комнате дежурю, а у кого что пропадало?

— Да нет тут ничего. — Ленька небрежно поворошил постель. — Валера-холера, а откуда у тебя денег столько взялось? Ты вчера утром ходил побирался, у меня трояк взаймы брал. А к вечеру разбогател?

Валера и сам, похоже, бы не рад, что все так получилось. Он точно помнил, что деньги у него были, а вот насчет тумбочки уже сомневался. Может, он их затерял или упрятал куда по пьянке? С ним такое иногда случалось.

— Сам ты холера, — вяло огрызнулся он, — откуда, откуда… Перевод пришел, на почту заглянул, а он там лежит. Тетка до востребования прислала. Я уже был на взводе, за твой трояк взял еще пару крашеных, а пятерки так у меня и остались. Вот я их вроде в тумбочку и положил…

На него стали наседать: положил или вроде положил? Он смешался окончательно и наконец признался, что и сам толком не помнит, хрен с ними, с деньгами этими, наверное, он их где-нибудь выронил.

Чувствовалось, что ему все это сильно неприятно. Получается, он зря кипиш поднял, обыск устроили…

В конце концов, выслушав достаточно упреков и насмешек в свой адрес, Валера ушел, перед этим неудачно попытавшись занять у Сергея Ивановича на бутылку. Понемногу все успокоились. Ленька с Малаховым сели играть в буру на щелбаны, денег ни у того ни у другого не было. Одессит принялся мучить свой баян, а Сергей Иванович завалился спать. Сашка прилег на койку и открыл Бульвера-Литтона, «Записки джентльмена», книгу скучную, но выбирать было не из чего.

Однако ему не читалось. Он думал о том, что Валера к ночи все равно напьется и ему будет не до пропавших денег. Нарезавшись, Валера не лез общаться, как Одессит, не пускался в назидательные монологи, как Сергей Иванович, не буянил, как Ленька, а сваливался на койку и мертво спал до утра. И зачем пить — только деньгам перевод. И еще Сашка думал, что пьяному человеку всегда плохо, нет ему ни в чем веры, да и сам он себе не верит. Что хочешь можно свалить на бессчастного, и, пока он роется в своей, с прорехами, памяти, у окружающих зреет определенное мнение — отнюдь не в его пользу.

Неожиданно Одессит извлек из баяна нечто похожее на мелодию и отвлек Сашку от его мыслей. Слегка аккомпанируя себе, Одессит напевал:

Это была популярная в здешних местах песенка вербованного, решившего уехать от несчастной любви в город Анапу — куда же еще ехать из Архангельска? — и пытавшегося там развеять свою тоску, а если ничего не получится, то применить более радикальное средство.