Надежда Нелидова - Бабьи подлянки [сборник]

Со мной ехала старшая сестра — ей мама настрого велела с меня глаз не спускать, потому что я была домашней девочкой и впервые вырвалась из-под опеки родителей. Сестра быстро пресекла наши переглядывания и улыбочки, и в коридоре сделала мне строгое внушение.

А записки — что ж записки, эпистолярный жанр. Можно сказать, оттачивание стиля, орфографии и пунктуации. Подготовка к вступительным экзаменам в гуманитарный вуз на следующий год, потому что в этом я недобрала баллов.

Слово за слово, мы с офицериком осмелели и добрались до таких захватывающих дух высот и фривольных откровений, просто боже ж мой. То, что я сдерживала в мыслях в школе, а он в училище — всё выплеснулось на бумагу: сначала робким ручейком, потом водопадом. Тут господа Ватьсьяна, Захер-Мазоха и маркиз де Сад, вместе взятые, отдыхают.

Сестра заподозрила неладное, когда заметила, что бедный офицерик вспотел, тяжело дышит, и у него подозрительно горят уши и трясутся руки, которыми он передаёт мне записки. А я — тихоня и мамина дочка — не поднимаю глазок, чтобы не выдать их порочного блеска.

В какой-то момент она вероломно перехватила записку особенно разнузданного содержания, на пике, так сказать, буйства фантазий. Но прочитать не успела: я бросилась записку отнимать.

Как пишут Ильф и Петров, победила молодость. И ужас при мысли о том, что сестра прочитает записку. При её характере это равнялось воплю: «SOS!», экстренному торможению поезда, немедленному разворачиванию его обратно в западном направлении и экстрадиции меня в лоно семьи под неусыпный родительский контроль.

Потому что содержание записки, повторяю, было ужасным. Ужасно, запретно, преступно восхитительным! Да ещё в офицерике проснулся дар живописца, и он начал подкреплять написанное художественными рисунками.

Я мышкой выскользнула в коридор, сестра за мной, офицерик за сестрой. Вслед нам изумлённо качал головой пожилой военный. В узком коридоре начался волейбол, с криками: «Всё маме расскажу!», писком, визгом и сатанинским хохотом. Вместо мячика над головами летал шарик из записки.

Я метнулась и заперлась в туалете, что было ложным отвлекающим манёвром, сестра за мной. А офицерик быстро запихнул записку в рот и проглотил.

— А дальше?

— Ничего дальше. Офицерик вышел на своей станции. И своими подпирающими фуражку ушами, похожими на лампы для проявки фотоплёнки, освещал тёмный перрон долго… Пока не скрылся. Остаток пути я сидела под домашним, вернее, купейным арестом и даже в туалет ходила под конвоем.

— Жанн, о чём вы всё же переписывались? Сестре нельзя, а нам-то можно. Столько лет прошло.

— Нет, нет, и не просите. Я до сих пор краснею. Сама себе поражаюсь: девчонка, школьница, тихоня, откуда взялось.

Да уж… Если раскованная и рискованная Жанка до сих пор краснеет… Заинтриговала всех, а сама молчок. Ломай теперь голову. Так нечестно. Фигушки тебе, а не сладкий приз.

Вот мне скрывать нечего. У меня тоже был случай в поезде, только вагон был плацкартным, а случай, в отличие от Жанкиного, — чистым и целомудренным. На очередной остановке в мой отсек вошёл парень. Оба сидели, смотрели в окно на мелькающие пейзажи, молчали.

Парень спросил, как меня зовут — думаю, не потому что хотел познакомиться, а так… Существует стереотип: парень должен приставать к девушке, если даже ехать вместе каких-то полчаса. А иначе это не парень, а тряпка, кисляй и соплежуй.

Я пожала плечами и отмолчалась. Я уже тогда была практичная: зачем знакомиться, если через полчаса выходить? А ему, видно, уже не хотелось на попятную:

— Ответьте, прекрасная незнакомка: почему девушки не хотят со мной знакомиться?

Я развела руками: «Мол, откуда знаю?» — и снова молчок. А он:

— Мне очень, — говорит, — ваш голос услышать хочется. Уверен, он у вас приятный и мелодичный.

Тут не знаю, что на меня нашло. Вырвала лист из блокнота и написала: «Я не могу говорить».

— Так вы глухонемая?! — воскликнул он. Я снисходительно и загадочно улыбнулась, как Надя Шевелёва из «Иронии судьбы»: какие всё-таки мужчины непроходимые тупицы — и написала: «Я немая, но не глухая: я же вас слышу! Но вы правы: слышать мне осталось немного. Я постепенно утрачиваю слух».

— Вы шутите? Нет, точно?!

«Увы», — печально пожала я плечами. Скольких сил мне стоило не фыркнуть и не расхохотаться.

— А если операция?! Может, можно ещё что-то сделать?

«Поздно!» — безжалостно черкнула я в блокноте. Он сверлил меня глазами, просто съесть был готов.