Надежда Нелидова - Бабьи подлянки [сборник]

Как-то не по-людски получится, если она сейчас улыбнётся своей жалкой улыбкой, встанет и уйдёт. Я засуетилась, достала завёрнутые пирожки. Открыла кошелёк: не помешает Полечке утеплиться, зима на носу…

— Зачем это?! — удивлённо и даже испуганно вскинулась, всплеснула она ручками, увидев купюры. — Пирожки возьму ребяток помянуть, спасибо большое, а эти… Уберите, уберите эти… — она отмахивалась, почти в панике убегала, а я совала ей деньги (и засунула силком: не обратно же их прятать). И уже понимала, какой непростительный, унизительный, отвратительный даже поступок сделала, как обидела эту маленькую женщину. Лучше бы адрес ей свой дала: обогреть-накормить зимой. Вот всегда я так, ужас какая неуклюжая в жизни.

Чуть поодаль с цветником возилась женщина в трениках и панамке. Всё время, пока мы разговаривали с Полечкой, хмуро, неодобрительно посматривала в нашу сторону.

— Зря вы это. Деньги-то ей зря.

Женщина в трениках уже стояла рядом. Сдирала, как кожу с рук, тонкие резиновые нарядные, цыплячьи перчатки.

— Да сама поняла, что зря, знаете… Блаженной, почти святой — и деньги.

— Какая блаженная? Какая святая?! Совсем народ с ума сошёл! Алкашка она конченая. Алкашка — и врушка первостатейная. Ишь, припустила с вашими денежками в винный магазин — бежит, задница узлом заплетается. Арти-истка. Мы-то её как облупленную знаем. К нам она не суётся, а ловит таких вот, как вы, свеженьких. И лапшу на уши вешает. Про землянку, небось, рассказывала?

— А что, не было землянки?

— Так, ямку для виду копнула, чтобы в жару с похмелья в прохладце поспать. И чтоб лапшу на уши вешать.

— То есть, вы хотите сказать, она и про детей… выдумала?!

— Зачем. Про детей правда. Только спроси её, как их зовут — не вспомнит. И во сколько лет их потеряла — не вспомнит. По пьянке и потеряла. Она же пила не просыхая. Хотя вроде живи и радуйся. Квартира была, работа, муж работящий, детки родились здоровенькие. Они у неё беспризорные бегали, на дороге всё время играли. Соседи увидят — хорошо, уведут домой. А тут сумерки, фонари не горят. Вот и случилось то, что случилось. Кинулись к матери — а она, как всегда, без памяти валяется с хахалями в притоне или в «малине» — как у них называется? Развёлся ведь с ней муж, детей хотел отсудить. Она алименты под чистую пропивала. Чуть-чуть не успел. И дети-то какие хорошенькие, разумненькие, послушные — будто и не от такой матери.

Народ жалел, деньги ей большие на похоронах насобирал — пропила. Шофёр, чтобы вину загладить, приличной суммой откупился на богатый гранитный памятник, на оградку детям — тоже пропила. Квартиру пропила. Вот и шатается: то землянку выдумает, то по притонам ночует.

Кладбище её кормит-поит. Водку на могилах оставят — выпьет, стряпнёй поминальной закусит. Когда день ВДВ — у неё вообще праздник желудка. «Выпей, мать, с нами» — а уж Полька мимо рта не пронесёт. С чайками да воронами, с собаками бродячими воюет, гоняется за ними: «Кыш, твари!» Конкуренты это её.

Игрушки, цветы с памятников собирает. Которые новее — тоже продаёт. Таблички с памятников в цветмет свинчивает. Греха не боится. А ведь нормальная женщина была, с высшим образованием, красивая.

Уходя, я сделала крюк, заглянула под рябину. На маленьком ржавом голубеньком памятнике, на фотографиях — светловолосые мальчик и девочка. Рядом на земле что-то прикрыто кусками шифера. Приподняла лист: неглубоко, с полметра, на дне стоит глинистая вода, в ней охлаждается бутылка с пивом.

И на скамейке лежит мой нетронутый, не развёрнутый свёрток с пирожками.

Мы собрались в загородном домике Жанкиного жениха. Дом построен в водоохраной зоне. Белый лебедь на пруду колеблет (или качает, неважно) павшую звезду. Рассекает маслянистую чёрную воду лодочка с одиноким гребцом. На противоположном берегу пасётся, плоско брякая колокольчиком, стреноженная лошадь с жеребёнком. И комаров ещё нет. Идиллия, картина Поленова.

— Я открыла ужасную вещь! — Жанка таращит круглые глаза. — Буду медленно произносить слова, а вы слушайте. Лебедь. Колеблет. Гребёт. Гребля. Жеребёнок. Жеребая. Жребий. Теребит. Гребень. Скребок. Ребёнок. Уберите первые буквы до «е»… Ну-у? Ну?! Улавливаете?

— То есть… Ты что имела в виду?! О не-ет! Фу, похабщина, ужас какой!

— Это для нас ужас и похабщина, которые пишут на заборах. А для пращуров обычное слово, не испорченное пошлостью и ханжеством. Акт физиологического, самого естественного оправления. Как есть, пить, спать. Никто не думал гадостей, в меру своей испорченности.