Надежда Нелидова - Бабьи подлянки [сборник]

— Я и рябину не сажала, семечком ветер-батюшка принёс. Не до того мне было, чтобы рябины сажать. Узнала — замертво свалилась. Как похороны, как поминки прошли — ничегошеньки не помню.

Помню только, что на работе была: полы в магазине мыла. А тут покупательница вбегает, рассказывает, захлёбывается: двое ребятишек под колёса попали. Носятся, мол, эти машины как ненормальные. Я, как с тряпкой была, так на сырой пол в лужу и опустилась. Ноги отказали.

Рассказывает она ровно, спокойно и как бы заученно. Рассказывая, смотрит в одну точку, то и дело утирает сухонький рот горсточкой. Видно, что рассказывала о происшедшем много раз и слова обкатались гладко, как камушки в ручье.

Привык человек жить в горе, вставать с горем и ложиться с горем. Иногда горю нужен выход — и вот она рассказывает сотый раз слушателю, который подвернётся. А не подвернётся — она рябине своей расскажет.

Вспоминает задумчиво:

— Добрые люди всё устроили: гробики такие хорошенькие, голубым ситчиком обитые. Костюмчики строгие, ботиночки, — перечисляет она. — Даже галстучки им надели. (Улыбается. Страшная эта улыбка, лучше бы заплакала). Лежат строгие, важные такие, как маленькие господинчики. А то ведь и убрать не во что было: я их одна поднимала, откуда больно деньги? Из кулька в рогожку перебивались.

Ну, во-от, — покачиваясь, вспоминает она. — Время идёт, а не лечит. Скучно, тошно мне без своих деток. Про живое думать не хочется: дети там одни, а я, недостойная, небо копчу. Заведующая магазином говорит: «Поля, мы тут тебе на сапоги собрали, осень скоро, а ты босая». Какие сапоги. У меня дети в земле лежат.

Сначала каждый день бегала к ним после работы. После утром и вечером: дождь не дождь, ветер не ветер. Однажды ночь была тёплая — уходить не захотелось. На скамеечке свернулась в клубок, кофточкой укрылась. Сказку им рассказала. И мы все рядом так славно выспались, как раньше.

Утром попросила у сторожа лопату и начала рыть землянку. С работы уволилась: а зачем мне деньги? Чтобы себя кормить-одевать после того, что случилось? Бренное тело своё бесполезное, никому не нужное, таскать? Прав батюшка в церкви: всё есть тлен, прах и всяческая суета. Будь что будет, думаю, проживу как птичка божия. Люди добрые не дадут пропасть. А пропаду — и ладно, быстрее с детками встречусь. Да и много ли мне надо?

Вы, наверно, слышали про Полечку-дурочку, которая на кладбище рядом с детьми живёт? — не спрашивает, а скорее, утверждает старушка.

Нет, не слышала. Город делится на счастливчиков, которые пока не знают дорогу на кладбище (дай Бог, чтобы дольше не узнали). И на тех, у кого сюда протоптана горькая тропка. Я до недавних пор относилась к первым и не понимала своего счастья. Потому ни про какую Полечку ещё не успела услышать.

— Сторож сначала гнал, ругался, а я ему: «Разве я порядок нарушаю? Покажи бумагу, что матерям рядом с детками 24 часа в сутки нельзя находиться?» «А земля, — сторож говорит, — чья? Муниципальная! Права не имеешь незаконные строения ставить».

Разве же землянка — строение?! Строение — это из кирпича, из камня, из дерева. Какое же землянка строение? Она укрытие, нора. У-у, сколько раз он закапывал землянку, лопатой меня гонял! А я, только он отойдёт, снова ямку вырою и углубляю потихоньку. У меня и совочек для этого дела в кустах припрятан. Совочек пополам переломил — я руками копаю. Он и плюнул.

А я уже прямо здешняя достопримечательность сделалась, — смущённо вздыхает женщина и горсточкой утирает рот. — Слух разнёсся: на кладбище отшельница объявилась. Святая не святая, блаженная, затворница. От мира удалилась, в земляной норе рядом с детками своими живёт. Не поверите: из других городов едут. Сначала так любопытствовали, а нынче чуть ли паломники в очередь не становятся. Больных везут, ручку наложить просят. А мне жалко, что ли. Говорят, помогает. Кому не жалко — подношения оставляют, денежку.

Тут и городская власть проснулась. Увезли, как фон барона, со всеми почестями в «скорой». Врачи в психушке полгода продержали и выпустили со справкой: здорова, мозги на месте. Опасности для общества не представляю. Я первым делом бегом к детушкам: соскучилась.

— Как же вы зимой?!

— А ничего. В первый год как раз в больнице перекантовалась. А сейчас — то сторож пожалеет, пустит, то при церкви поживу. А то в городе у знакомых переночую, помоюсь, постираюсь. А утром — теплее заверчусь в десять одёжек — и сюда. Как на работу.

«…А ведь Полечка молодая, — думаю я. — Лет сорок пять, не больше. Горе её иссушило, и вот эта старушечья привычка очень старит: горсточкой утирать рот».