Герчо Атанасов - Провинциальная история

Он достиг середины реки. Тут было самое опасное место, и, прежде чем ступить дальше, посошок долго выстукивал ледяную гладь. Фарватер был уже позади, оставалось пройти еще несколько метров. Но когда он оглянулся, чтобы узнать, сколько уже пройдено, его ноги вдруг провалились, разломив подавшийся лед.

Первое, что он ощутил, было упругое, мускулистое тело реки, оно ударило его в колени, в пах, в поясницу, обняло и властно потащило вперед и вниз. Именно эта гибкость и сила омерзительного пресмыкающегося напугали его до смерти. Оказавшись по грудь в воде, он тяжело застонал и разметал руки в стороны, чтобы удержаться на поверхности полыньи. Лишь теперь он ощутил вроде бы теплую стремительную струю, которая норовила затянуть его ноги и нижнюю часть тела, шибала его и дергала, стремясь стащить наполнившиеся водой сапоги. Караджов дохнул воздуху и дико огляделся: вокруг лоснилась натянутая кожа реки, над берегом склонились ветки ивняка, а высоко вверху зябко трепетал купол неба. Опершись грудью на край полыньи, Караджов сообразил, что нельзя делать ни одного лишнего движения, иначе пролом может увеличиться и река спровадит его под лед. Дна он не чувствовал. Надо воспользоваться течением, чтобы одним махом выброситься на лед животом, только животом…

Он задвигал под водой ногами, оттолкнулся и подпрыгнул, но в следующий миг течение опять схватило его за ноги. Он сделал еще одну попытку, помогая на сей раз руками. И снова неудача. Одежда на нем отяжелела, с левой ноги медленно сползал сапог. Может, надо самому сбросить их — легче будет выбраться?

Держась на плаву, Караджов ощущал неравномерное, волнообразное течение реки. Собрав все свои силы, запыхавшийся, отяжелевший, он стал приноравливаться к ритму накатывающихся волн. Уловив его, он раскачался и с мощным возгласом оттолкнулся от водной стихии. Упругая волна подбросила его вверх. Каким-то шестым чувством Караджов уловил, что надо мгновенно подогнуть ноги, чтобы не поддеть край полыньи, и это все решило: вода вытолкнула его на поверхность, и он прижался головой и грудью ко льду, отчаянно пиная ногами воду. Зажав под собой скатавшиеся полы полушубка, его тело покачивалось, словно коромысло весов, едва удерживаясь на краю полыньи. Вобрав в себя побольше воздуху, Караджов напружинился и с новым воплем выбросился на лед, перекатившись на спину. Один его сапог плюхнулся рядом, а другой остался в полынье, гарцуя на волнах. Караджов приподнялся, напрягся и вытащил его. Его слух ясно улавливал глубинный рокот реки. Не раздумывая, он пополз прочь, словно раненая гусеница, орудуя руками и ногами. Он полз и уже не замечал, как под ним потрескивает лед, и вдруг ударился лбом в берег. Какая-то ветка стегнула его по щеке, он вытаращил глаза и обеими руками ухватился за нее.

Караджов лежал весь мокрый, от мучительного дыхания, казалось, разламывались ребра, губы потрескались и кровоточили.

Вначале он шел быстро, почти бежал, но задубевшие штаны и полушубок сковывали движения. Отойдя от берега, он стал оглядываться, торопливо прикидывая, в какую сторону податься — к селу или к станции. Надо бы попробовать стащить штаны, выжать их, но потом никакими усилиями их не натянешь. Караджов снял сапоги, отжал носки и снова с трудом напялил их на коченеющие ноги. Мерзлая резина сопротивлялась еще сильнее, и он потратил немало времени, пока обулся заново. Холод приятно обжигал ноги, однако начало сводить поясницу. Он должен идти к станции, но для этого придется сделать большой крюк…

На четвереньках Караджов вскарабкался на железнодорожное полотно и растянулся на насыпи. Клонящаяся к западу луна против всякой логики скользила по сверкающим спинкам рельсов, что бежали вверх по холму. Бурно дыша, Караджов смотрел, как зачарованный, на идеальные параллели стального пути — еще час назад он мог проехать по этим рельсам со всеми удобствами, а сейчас они были как символ абсолютной бесконечности, в которой мог заглохнуть его последний вздох.

Окоченевшим ногам идти становилось все труднее, мучительно болела поясница. Караджов пыхтел и стонал, голенища сапог примерзали к штанам, и, чтобы не сковывало ноги, пришлось достать нож и распороть резину. Между пальцами ног как будто образовались перепонки, и ему казалось, что пальцы срастаются, подогреваемые синим огнем холода. Кожа в паху стерлась, кровоточила, и все тело начало саднить под ледяной коркой одежды. Он отяжелел, словно свинцом налился, а руки, плечи и голова стали неуклюжими, громоздкими, и только сердце оставалось все тем же нервно пульсирующим комочком, каким он всегда ощущал его после переутомления.