— Ну, радуешься, что ухожу?
— Нет.
— Ты правду скажи, я ведь всерьез.
— А сам-то как думаешь: радуюсь или не радуюсь?
— Радуешься!
— Ну, раз все равно знаешь, я скажу тебе. Все скажу! Любая на моем месте радовалась бы! Найдется разве такая женщина, чтоб на тебя терпенья хватило?! Вынесет кто такую муку?! Я ж с тобой света божьего не видела!.. Хоть раз пришел ты домой человеком? Вечно пьяный, вечно с кулаками!.. И дома житья нет, и на улицу выйдешь — людям в глаза глядеть совестно…
Теперь ты уходишь, а вышел хоть кто тебя проводить? Радуются только, что спаслись от тебя… Вот и скажи по совести: радость это или не радость от такого мужа избавиться?!
И даже эти страшные слова она сказала тихо, вполголоса… Может, это потому, что лес? Странное дело, лес не позволяет говорить громко. Но тихо или не тихо сказать — разница невелика, слова были сказаны и больно резанули его по сердцу.
— Ладно. Я не вернусь, не бойся. Последней собакой буду, если вернусь!..
— Ну зачем ты себя ругаешь… Не надо… Ты только не возвращайся, Кадыр! Богом тебя прошу — не приходи! Земля велика, мало ли хороших мест! Обоснуешься где-нибудь, женишься, детей заведешь. Полная тебе воля, только не приходи обратно!
Это она говорила, прислонясь к толстому, старому буку, и пока они шли до другого бука, Кадыр молчал, стиснув зубы. И лишь тут бросил:
— Не приду, успокойся!
До самого парома они не сказали друг другу ни слова; но то, что было сказано у парома, Кадыр помнит слово в слово так, будто это было вчера:
— Я не вернусь! Слышишь?! А вернусь, значит, не мужик я, а последняя баба!
— Не ругай ты себя, Кадыр… Только не приходи. Будь мужчиной — не приходи!
Паром подошел, сейчас должен был отходить, а он почему-то все не мог расстаться с Салтанат.
— Да скажи ты хоть что-нибудь!
— Ну что я тебе скажу?
— Слово человеческое скажи! Скажи…
— Желаю тебе удачи, — сказала Салтанат. — Дай бог живым-здоровым остаться…
«Вернуться» она так и не сказала…
Кадыр все вспоминал, вспоминал и заснул. И видел во сне лес, но какой-то непонятный, перепутанный. Вернее, лес был тот: и буки, и паром, и дорога… Только Салтанат была другая, совсем не та, что убежала от него, будто бы за водой. Салтанат была прежняя, тогдашняя, живот у нее был большой-большой. Она все шаль на живот натягивала, когда стояла, прислонясь к буку. Как же это случилось, что вместо той, прежней Салтанат ему все представляется теперешняя?! Кадыр снова припомнил лес, деревья, паром… И вдруг вскочил: «Да она же беременная была! Ребенок ведь должен быть!» Кадыр приник к окну и так стал всматриваться в темную комнату, словно там и был этот ребенок.
— Тетя Гюльгоз! Тетя Гюльгоз!
Салтанат стоит перед калиткой какого-то дома; живот у нее огромный, на лице темные пятна. Ни во дворе, ни на айване никого не видно. Перед порогом мечется щенок, пытается лаять на Салтанат, но лай у него не получается. Возле щенка расхаживают куры, поклевывают.
— Тетя Гюльгоз! — снова зовет Салтанат.
С противоположной стороны двора слышится женский голос:
— Сейчас, доченька, сейчас! Заходи в дом!
Салтанат входит во двор, останавливается у айвана, немного погодя с кувшином в руке из-за деревьев показывается тетя Гюльгоз.
— Садись, дочка, — говорит она. — В ногах правды нет. Чего у тебя стряслось?
Перед айваном лежит козлиная шкура, тетя Гюльгоз берет ее, стелет на ступеньку.
— А ты, я гляжу, доходила уже. Денек-другой — и родишь. Ты садись, Салтанат, садись, не гневи бога, дитя мучаешь.
Салтанат не садится.
— Спасибо, тетя Гюльгоз, я сейчас пойду. С просьбой я, тетя Гюльгоз, отпусти ко мне Сону ночки на две! На две ночки, не больше.
— Сону? — тетя Гюльгоз молчит раздумывая. — Что ж, это можно… Только какой тебе от нее прок? Нужно, чтоб возле тебя бывалая женщина находилась, понимающая. Ты ведь по первому разочку? Мать-то что не покличешь?
— Неможется ей, который день не встает…
— Больная, значит. Я ведь не против, пускай Сона у тебя ночует, а только лучше б тебе к матери пойти. Она хоть и больная, а все-таки свой глаз… Дома-то и стены греют!
— Отца совестно, тетя Гюльгоз.
— А… — Тетя Гюльгоз задумывается. — А если в больницу? А? Там, говорят, хорошо смотрят… И кормят три раза на день, и бесплатное все, ни копеечки с тебя не возьмут…
— Нет, тетя Гюльгоз, не хочу я в больницу. Дома буду рожать. Обойдется. Небось не помру! А хоть и помру, невелика беда. Мне только, чтоб живая душа рядом. Прихватит, так за повитухой, за бабушкой Муневвер сбегать.
Читать дальше