Полина Жеребцова - 45-я параллель

Усмехнувшись собственным мыслям, я дотронулась до тонкого лезвия, спрятанного в сумке. Это был не тот нож, который я носила в чеченскую школу. Тот нож был старый, с потрескавшейся рукоятью, и мы резали им дома хлеб. Сейчас в верхнем отделении сумки лежал изящный кинжал, найденный мной в антикварном магазине.

– Иду, – ответила я.

Сколько их будет за корпусом? С пятерыми я справлюсь, а если больше? Я не имею права опозорить предков. Мы, рожденные в Чечне, не отступаем перед сотней врагов, живем и погибаем так, чтобы про нас потом слагали легенды.

В лифте мне удалось переместить кинжал с рукоятью в виде орла из сумки в рукав кофты-накидки.

Парашютистка спросила:

– Все в порядке?

– Конечно, – ответила я, мысленно готовясь к тому, что удар может быть неожиданным.

Коридор на первом этаже оказался пуст, после обеда преподаватели и студенты разошлись, а столовую – закрыли.

Перед корпусом университета нагрелись тротуарные серые плитки. Выйдя из главных дверей, мы свернули к парку, где неизменно лежала гора мусора. Запустение в этом районе скрашивали деревья, их кроны местами скрывали разрастающуюся свалку.

– Я тут подумала, – сказала моя спутница, – может, ты не пойдешь туда?

– Отчего же? Раз позвали, пусть увидят, кто перед ними.

– В смысле? – удивилась она.

Я пожала плечами. Не люблю посредников. Меня всегда раздражали шестерки и помощники. Предпочитаю говорить с тем, кто главный.

– Знаешь, что, – неожиданно предложила Парашютистка, – стой здесь. Я сама к ним схожу.

Девушка нырнула за припаркованные машины. Клинок плавно спустился из рукава в ладонь, и пальцы руки сжали рукоять. Если верить словам торговца, продавшего мне кинжал за серебряную монету, когда-то он принадлежал персидской царевне.

На ветвях пели птицы, радуясь новому дню, а ворона таскала огрызки и бумажки, складывая их у переполненных мусорных баков.

Вздохнуть полной грудью, как учат тибетские мудрецы, у свалки было проблематично.

Парашютистка уже спешила обратно. Ее светлые волосы прыгали в такт быстрым шагам, и она слегка задыхалась. Приблизившись, девушка протянула мне бумагу, сложенную вдвое.

Первое, что мне пришло в голову, – традиции русских для меня неразгаданная тайна. У нас никто не пишет друг другу трактаты, перед тем как намылить шею.

– Девочки сказали, это тебе! – выдохнула Парашютистка.

– Мне?!

– Ты только не обижайся. Я в данном деле на посылках. Сказали передать – выполнила приказ! – Приглядевшись, я поняла, что у нее в руках конверт. Обычный почтовый конверт, прилично измятый.

Правую руку я загородила сумкой, и кинжал спрятался в рукаве, подобно змее.

Парашютистка потупилась, приняв мою напряженность за отказ взять письмо.

– Ладно, – сказала я. – Что там?

– Открывай! – обрадовалась она.

Я взяла в руки конверт, готовясь увидеть ультиматум, и сделала соответствующее лицо. В конверте лежали деньги.

– Что? Что это? – совершенно растерялась я.

– Студенты с факультета узнали, что ты из Грозного, и сложились. Кто-то дал пятьдесят рублей, кто-то сотку. По карманам собрали. Купишь себе еды. Вы же беженцы.

У меня перехватило дыхание, я была не в силах вздохнуть несколько минут, щеки и шея мгновенно порозовели от внезапно подскочившего давления.

Мир ценностей рухнул, а затем восстановился. Чудеса бывают даже в аду.

– Спасибо… – только и смогла произнести я.

Парашютистка удалялась прочь по замусоренной дорожке.

– Убегаю! Автобус если уедет, два часа потом следующего жди! – крикнула девушка. – Я живу на хуторе Дырявый сапог!

В конверте лежало шестьсот рублей. Если тратить экономно, этого хватит на неделю.

Малознакомые люди, чужие мне ментально, никогда не понимавшие рассказов о войне, неожиданно протянули руку помощи.

Вместе с окончанием сессии потянулись бесконечные дни в книжном магазине.

Из-за жестоких правил, установленных начальством, продавцы присаживались отдохнуть на ледяной пол, выложенный кафельными плитками, и дрожали от страха – не дай бог увидят Эверест, Каролина или Саша. Над нами гудел кондиционер, включенный на полную мощность. Мы вздрагивали от каждого шороха, принимая его за шаги руководства.

Глаза Леси опухли от слез: сожитель буйствовал и выгонял ее из дома. Идти ей было некуда. Ребенок от прошлого брака заикался после избиения. Социальных служб, которые бы поддержали неимущих или страдающих от семейного насилия, не имелось. Весь день, двенадцать часов подряд, Леся стояла на ногах и плакала. Кассиру стул не полагался так же, как продавцам.