Имре Уйвари - Особенный год

Ночь я провел беспокойно: до утра все думал да думал и заснул только под утро с тяжелой головой.

Высказав все, что он обо мне думает, Секереш в течение нескольких дней старался не попадаться мне на глаза. До этого разговора он довольно часто заходил ко мне в канцелярию, даже тогда, когда у него не было никакого дела ко мне. Зайдет, посидит, посмотрит, как я составляю ротное расписание, расскажет о том, как у него идут дела во взводе, или же попросит совета, как ему лучше заполнить карточку спортивного тотализатора.

В четверг я остановил его в коридоре и спросил:

— Как жизнь, товарищ Секереш? Почему не заходите в канцелярию?

Он пробормотал что-то невразумительное о занятости, но я по его виду заметил, что ему неприятен мой вопрос.

— Уж не думаете ли вы, что я сержусь на вас за откровенность? — спросил я.

Секереш немного помолчал, а потом ответил:

— Я и сам не знаю почему, но я уже жалею о том разговоре. Вы, товарищ капитан, мой командир и теперь можете подумать, что молодой человек учит вас, опытного офицера.

— Мне указал на мои недостатки не молодой офицер, а коммунист, — сказал я Секерешу.

Я пытался убедить его — и одновременно себя — в том, что его критические замечания были откровенными и полностью справедливыми. Однако моментами я ловил себя на том, что стараюсь отыскать у Секереша побольше ошибок и недоработок. Он несколько легкомыслен и мягкотел. Когда Оршош признался в воровстве, Секереш не только не хотел его наказывать, но даже встал на его защиту.

И тут я вспомнил, что тогда я радовался тому, что Секереш выступает в защиту своих подчиненных. Черт возьми, что это со мной? Уж не хочу ли я подобным образом рассчитаться с ним за критику?

Однако, как я ни старался, смотреть на Секереша прежними глазами я уже не мог. Где-то в глубине души я думал: «А вдруг он все же не во всем прав? Командиры взводов — молодые, еще недостаточно опытные офицеры, безраздельно доверять им воспитание солдат было бы легкомыслием. Ничего, время все уладит, — успокаивал я себя. — Ни Секереш, ни другие офицеры не знают, какие я испытываю порой сомнения. Ну ничего, теперь я буду работать иначе».

Однако скоро я понял, что от намерения что-то сделать до самого поступка очень долгий и трудный путь. Понял я и то, что мне действительно нужно быть поближе к командирам взводов. Секереш упрекал меня в том, что я не проявлял интереса к семейным делам Балайти. Я видел, что он прав, но в то же время не знал, что делать. Позвать офицера и немедленно поговорить с ним? Это было невозможно, так как Секереш наверняка уже сказал товарищам о нашем разговоре.

Я чувствовал, что нужно как-то разрядить напряжение. Сначала я решил пригласить командиров взводов к себе на квартиру, хотя, откровенно говоря, многого я от этого разговора не ждал. Однажды офицеры уже были у меня дома, но все они, кроме Секереша, чувствовали себя как-то неловко, все их движения были связанными.

Вендель однажды рассказал, что в офицерском училище их учили, как они должны есть и пить за столом. Я вспомнил, как Вендель, будучи впервые у меня в гостях, держал бокал тремя пальцами. А когда я посмотрел на него, он густо покраснел.

Вот я и решил, что такой официальный разговор много пользы не принесет. Оторвался от офицеров… Подменяю их в деле воспитания солдат… Слова Секереша не выходили у меня из головы.

А снова я их вспомнил в тот день, когда во взводе лейтенанта Венделя случилось ЧП.

Однажды утром полковой врач сообщил мне, что больной солдат Андраш Ихас, которого он направил в госпиталь на лечение, исчез. В госпитале солдат не появлялся.

Испугавшись возможного ЧП, я немедленно послал лейтенанта Венделя к родителям Ихаса. Взводный нашел там солдата и привез его в казарму.

Мне хотелось самому уладить это дело, но нельзя было подменять командира взвода, и поэтому я спросил Венделя:

— Что нам делать с Ихасом?

— Отдать под суд военного трибунала, ничего другого мы сделать не можем, — ответил мне офицер. — Его нужно как следует проучить.

— А вы спрашивали у него, почему он сбежал домой, вместо того чтобы ехать в госпиталь? — спросил я.

— Нечего говорить с ним! — ответил лейтенант. — Об этом его в трибунале спросят.

— А вспомните-ка историю с Оршошем, — не отступался я.

— Это совсем иная история. Оршош вырос в плохой среде и потому стал вором, а родители Ихаса — честные люди. Мать его рыдала, когда я объяснил ей, что сделал ее сын.

— И все-таки нужно с ним поговорить, без этого мы его никуда передать не можем.