Имре Уйвари - Особенный год

Я задумался над словами капитана, вспомнил, как Оршош пришел ко мне, как дрожащей рукой протянул мне деньги. Я хорошо помню, каким голосом он признался мне в воровстве…

— По закону мы можем его осудить, — говорил капитан. — Но нам с вами сейчас нужно хорошенько подумать о том, не толкаем ли мы Оршоша, осудив его, еще ниже? Что он совершил? Похитил в общей сложности семьдесят форинтов, а затем добровольно заявил об этом. До сих пор у него не было взысканий. Да вы и сами написали в характеристике: «До этого случая никаких нарушений не совершал. Казался честным, трудолюбивым человеком».

— Все так и было. Свои обязанности по службе он выполнял исправно. Солдаты в роте потому и возмутились, что волк рядился в овечью шкуру…

— Ваше сравнение здесь не к месту. Не забывайте о том, что Оршош добровольно признался в содеянном.

Затем прокурор задал мне вопрос о дисциплине в роте, а получив от меня успокаивающий ответ, спросил:

— Могли бы вы сделать из Оршоша честного человека?

Я ждал этого вопроса и не удивился ему. Я видел, что прокурор не считает вину Оршоша настолько большой, что его непременно нужно подвергнуть тюремному заключению. И в то же время я еще не мог свыкнуться с мыслью, что человек, которого возненавидели все солдаты, может вернуться в роту.

Капитан, понимая мое положение, сказал:

— Разумеется, безнаказанно это Оршошу не пройдет. Мы будем просить командира полка, чтобы тот своей властью строго наказал его.

Капитан собрал свои бумаги и пошел к двери, но на пороге остановился и еще раз спросил меня:

— Справитесь вы? Силы у вас для этого есть.

— Постараемся, — тихо ответил я.

Услышав это, строгий прокурор улыбнулся:

— Нелегко вам будет, но нам с вами по роду нашей деятельности положено жертвовать собой ради подчиненных. Зато как приятно будет вспомнить это, если из Оршоша получится честный человек!

Капитан попрощался и пошел по коридору, но, дойдя до конца, остановился и сказал:

— Прежде чем направить его к вам в роту, я сам еще раз поговорю с ним.

Капитан ушел, а я, погрузившись в думы, стоял у стола, растерянный и обеспокоенный.

В этот час рота как раз вернулась с занятий. Солдаты шли строем и дели. И тут я подумал о том, что я-то согласился перевоспитывать Оршоша, а вот что скажут другие, я не знал. Разумеется, как командир-единоначальник, я имею полное право принимать решение один. Это верно, но что я могу сделать один, если мне не будет помогать вся рота? Что будет с Оршошем, если его будут ненавидеть солдаты, если соседи будут отворачиваться от него, если с ним никто не захочет разговаривать, а то еще, чего доброго, на каждом шагу будут попрекать его прошлым?..

Да, я командир, и очень многое зависит от моей воли, но не все вопросы командир может решить только приказом. Я не могу приказать Карикашу, чтобы он здоровался за руку с человеком, который украл у него деньги. Да и Балатони нужно не приказывать, а просить, чтобы он со своими комсомольцами помог мне в перевоспитании Оршоша.

Когда нас выпускали из училища, командир сказал: «Живите и работайте строго по уставам!» Шли годы, и я стал понимать, что от командира требуется нечто большее. Где я найду пункт устава, который подскажет, как мне следует поступить с Оршошем! И я рискнул.

Прокурор сказал, что мы должны уметь приносить жертвы. Но согласится ли с этим лейтенант Вендель, командир взвода Оршоша? Что скажет командир отделения Ленер, когда солдат Оршош придет к нему и доложит о своем прибытии? А без них что я могу сделать?

В коридоре уже слышались шаги солдат. В канцелярию вошли офицеры — командиры взводов.

— Приговорили его? — спросил Вендель.

— С такими вещами никогда не надо спешить, — ответил я ему. — Ведь речь идет о жизни человека.

— Человека?.. Вора, а не человека! — с презрением произнес Крижан.

— Конь о четырех ногах, но и то спотыкается, — заметил Секереш, своими словами вливая в меня уверенность, что мы сделаем из Оршоша честного человека.

Между Секерешем и Венделем разгорелся спор. Секереш утверждал, что Оршош потому и признался сам, что в нем проснулся стыд. Ведь он мог бы спокойно дождаться ночи и незаметно положить деньги Карикашу в карман, а он этого не сделал, а пошел к командиру и честно признался: «Я украл».

Секереш, сам точно не зная, повторял то, что мне говорил прокурор. Он взял под защиту оступившегося солдата, хотя еще и не знал, что прокурор и я решили попробовать перевоспитать Оршоша.