Эйлин О'Коннор - О лебединых крыльях, котах и чудесах

– Знаешь что, – говорю, слегка придя в себя. – Знаешь что! А свались я там с сердечным приступом? Сидел бы ты сейчас над моим трупом, рыдая и запоздало раскаиваясь.

– Я бы? Сидел? – удивляется Вася. – Христос с тобой, голубка. Я бы тебя в погреб спустил, к огурчикам.

– Вась, – говорю, покусывая травинку, – я про тебя в стенгазету напишу.

– Валяй, – флегматично соглашается Вася.

– Пороки твои бичевать буду, – говорю.

– Эт' какие? – интересуется Вася.

– Алкоголизм, – говорю. – И неуемную страсть к разрушению чужой собственности.

Сидим мы с ним, кстати говоря, на обломках нашего забора.

Вася с механистичностью башенного крана поворачивает ко мне косматую свою башку. Некоторое время без выражения смотрит на меня.

Я демонстративно сплевываю травинку на землю. С таким видом красный комиссар рвал рубаху: давай, стреляй в комсомольскую грудь!

Вася молчит долго, очень долго. Щурится, потягивается с хрустом. Я уже начинаю думать, что дерзость моя сошла мне с рук.

– Книжку читал, – роняет Вася без видимой связи с предыдущим. – Там про одного деятеля понравилось. – Он прищуривается. – «Был туповат и поэтому бесстрашен».

Хм. После тридцати лет общения стоило бы запомнить, что Василий, вообще-то, та еще язва.

– Причем, – говорю мрачно, – наверняка это была эпитафия.

Вася от души смеется.

– Пиши про меня, – говорит, – куда хочешь. Только чтобы с фотографией.

– Еще не хватало, – говорю. – Набегут желающие комиссарского тела. Не успеешь мяукнуть, как уже женат.

– Да не с моей фотографией-то, – ласково, как дурочке, поясняет Вася. – Забора!

У моего друга и соратника по деревенской жизни Василия однажды завелась любимая сентенция. «Если ничего не видно, это не значит, что ничего нет».

Период Васиной любви к нравоучительным фразам совпал с моим подростковым возрастом. Я воинственно отрицала мудрость, накопленную предками. «Банан велик, – язвительно говорила я Васе, – а кожура еще больше». Намекая на то, что не надо фальшивых глубин и ложных глубокомысленностей.

Но что Васе до сарказма городской малолетки, когда он нашел универсальный принцип всего!

Вот мы идем купаться, по дороге нам встречается непроглядная лужа, я снимаю сандалии и пытаюсь перейти ее вброд. Распарываю пятку осколком бутылки. «Если ничего не видно, это не значит, что ничего нет, – хмуро говорит Василий, обматывая мою кровоточащую ногу своей футболкой. – Сложно было обойти?»

Поход за грибами в Васиной компании – это череда ударов по самолюбию. Я исходила поляну вдоль и поперек, получив в награду за усердие два маслёнка. Но появляется Василий и за две минуты набирает дюжину выставочных боровиков. «Если ничего не видно, это не значит, что ничего нет», – снисходит он до объяснения, жалостливо глядя в мою корзину.

И так далее, и так далее. На каждом шагу. При каждом удобном случае. Вскоре мне стало казаться, что вся жизнь состоит из удобных случаев для демонстрации Васиной псевдомудрости.

Тем летом к нам приехала погостить дальняя родственница – женщина, в которой требовательность к окружающему миру приобрела гипертрофированные размеры после получения звания «Заслуженный учитель». Наш бестолковый деревенский быт вызвал ее справедливое презрение. Но больше всего родственницу возмутило попустительство родителей моей дружбе с деревенским охламоном.

Она пыталась разъяснить им неприемлемость подобных контактов, но столкнулась с поразительным легкомыслием. Мама с папой симпатизировали Васе, а мой круг общения и вовсе никогда не ограничивали. Тогда родственница зашла с другой стороны. И надо отдать ей должное – это было сделано виртуозно.

Василий заглянул к нам, уже не помню по какому поводу. Родственница завела с ним непринужденный разговор, и никто из нас не заметил, в какой момент светская беседа образованной дамы с вахлаком перешла в инспектирование его знаний.

«Заслуженного учителя» родственнице дали не зря. Она била прицельно, и каждый удар рушил стену, за которой пряталось чудовищное Васино невежество. География. Биология. Физика. Математика. С каждым его ответом на ее лице все явственнее проступало сострадание. «Несчастный юноша!» Василий потел и корчился, но уползти из-под обстрела был не в силах. Родственница вскрыла его, как устрицу, и выставила на всеобщее обозрение: ешьте теперь, если не побрезгуете.

– Приятно было побеседовать, – великодушно сказала она напоследок. – Вы крайне интересный экземпляр! Такая первобытная нетронутость – просто удивительно!