Эйлин О'Коннор - О лебединых крыльях, котах и чудесах

«Хозяюшка, рабочие руки не нужны? У тебя вон на бане, смотрю, мужики трудятся. Я б посодействовал».

А там всей работы с той крышей – двоим на три дня. Если очень постараться, то на неделю.

Нет, говорю. Спасибо, работников хватает. Но по мелочи помочь можете. Есть борщ, хлеб и сладкий чай, они по такой жаре завтра испортятся, их съесть бы надо, а сами не справляемся.

Во двор он не пошел, хотя звали. Сел на спиленной березе у забора, съел тарелку супа, хотя съел – не совсем точное слово для процесса уничтожения борща за полторы секунды. Ликвидировал. То же самое со второй порцией, чаем и бутербродами.

Поблагодарил, спросил дорогу на Павлово и ушел.

Через пятнадцать минут – снова стук в калитку. Выхожу.

А там делегация. Лучшие люди деревни. Дед Симаков. Зять его. А также землевладелец Вязин и два безымянных товарища, у которых на лицах написано, что они здесь самые ответственные за чужую безответственность.

О чем мне и заявляют.

Разведка, говорят, доложила, Ален Иванна, что вы привечаете бомжей. Так вот: вы здесь человек пришлый. Каких-то тридцать пять лет живете. Правил наших не выучили. А правила наши таковы, что всякую шваль прикармливать не надо, если только не в целях последующего истребления. Всякая шваль – мы по себе знаем! – к местам кормления очень привязчива, и хрен вы ее потом прогоните. Вы, Ален Иванна, невзирая на худобу, все-таки женщина, и женским вашим слабым умом соображаете чуть дальше вышивки крестиком. Поэтому запишите себе на канве: больше так делать не надо. Иначе будут последствия.

Я молчу. Снаружи. А внутри усиленно занимаюсь тем, что топлю в сиропе кротости и смирения внутреннего Халка. Потому что я-то уеду, а матушке потом заново растить цветы взаимопонимания на грядке, удобренной соседскими кишками и кровью.

И тут из-за спиленной березы поднимается спящий там до этого Вася.

Вася – фигура эпического размаха. Местная легенда. Старше меня всего лет на восемь, но выглядит как вечный энт: огромный, седой, с руками-ветками и вороньим гнездом на голове. Слово «бухает» и близко не отражает той глубины отношений, которая сложилась между Васей и водкой.

Вася был задуман Создателем для разрушения крепостей и уравнивания городов с рельефом местности, но где-то в небесной канцелярии что-то напортачили, и он родился в поволжской деревушке. Где занимается тем же самым, но в совершенно не удовлетворяющих его душу масштабах.

Еще до всех этих наших интернетов с котиками у Васи была любимая угроза: «Ты у меня щас разродишься котятами». И пару раз при виде драки с его участием я была близка к мысли, что уже пора нести щипцы, зажимы и что там еще используют акушеры.

Вася страшный, нелепый, бестолковый, пьющий и трогательный.

А еще он до смешного привязан к нашей семье.

– От вы сучары! – приветственно начинает Вася.

И затем толкает речь. Она начинается с буквы «ё», заканчивается буквой «хэ», между ними поместились сто сорок семь букв неизвестного науке, но интуитивно понятного любому колхознику алфавита. Квинтэссенция Васиного обращения сводится к предложению всем незаинтересованным лицам очистить помещение, город, область, мир от своего бренного существования, пока он сам не начал способствовать. Иначе тут все захлебнутся в котятах.

Лучшие люди деревни утекают прочь, напутствуемые пожеланиями, от дословной передачи которых запылал бы «Фейсбук». Через две минуты только пыль покорно оседает, со страхом косясь на Васю: типа, можно я тут побуду, нет? я тихонечко.

Вася садится на траву.

– Чо смурная какая? – благодушно спрашивает он.

Будто не орал только что так, что наличники потрескались.

Тошно мне, говорю, Вась. Тридцать с гаком лет, как мы тут живем, а ничего не меняется. И рыла все те же, и говорят всё то же.

– Ты посмотри на это дело с другой стороны, – предлагает Вася. – И тридцать лет назад я б этих гнид уделал. И сейчас я их уделываю. На голодный желудок, между прочим! Сообразила, к чему это я?

– Сообразила, – говорю. – Пойдем, борща тебе налью, матушка только утром сварила.

– Я к тому, – говорит Вася, с жалостью глядя на меня, – что если где-то не меняется что-то плохое, то там же не меняется и что-то хорошее.

Сплюнул во вздрогнувшую от ужаса траву, помахал мне лапой и пошел.

Вася завел себе ужа. Назвал Васькой. Я не очень удивилась: последние три его кошки были Васятки.

Ужик худенький и простодушный. У него внимательные глазки, растрескавшаяся, как сухая земля, макушка и чернильные дырочки ноздрей.