Эйлин О'Коннор: День святого Патрика

— Простите меня, святой отец, ибо я согрешил!

Бран всхлипнул и уронил слезу размером с голубиное яйцо.

— Да ну? — усомнился Патрик.

— Страшно согрешил!

Ноги толстяка подогнулись, и он бухнулся перед священником на колени. Церковное крыльцо обречённо скрипнуло.

По частоте таких падений Бран держал первое место среди жителей общины. Иногда у Патрика закрадывалась мысль, что жирный олух пытается таким образом контролировать свой вес. В тот день, когда у преподобного не хватит сил, чтобы поднять его, Бран примется худеть.

— Что говорят по этому поводу Два Ствола? — философски осведомился Патрик, не делая и попытки помочь духовному сыну.

Бран уставился на него снизу вверх. В таком ракурсе он напоминал молочного поросенка на рыночном прилавке. Крепкого такого, переросшего поросеночка. С пятидневной щетиной.

Мимоходом отметив, что это заимствованное воспоминание, Патрик поощрительно улыбнулся толстяку.

— Ну же, Бран!

— Оберни деньги, посчитай стволы, пристегни ремень? — выдавил тот после мучительных раздумий.

Священник укоризненно покачал головой.

— Друг мой, Слово должно идти прямо к сердцу. Подумай еще.

Бран даже вспотел от натуги. Или от непривычки к долгому стоянию на коленях.

— Не помню, святой отец.

— Лишний вес тебе на мозги давит! — процитировал Патрик. — Запомни это и не пытайся думать своей головой. Предоставь мне решать, греховно ли твое деяние. Так что ты натворил?

— Я влепил Фани оплеуху!

Бран уткнулся в колени Патрику и облегченно зарыдал.

Пару минут священник выжидал, положив руку на содрогающееся плечо. Наконец толстяк шумно всхлипнул, и Патрик потянул его вверх.

— Ты сильно разозлился, сын мой?

— Она обозвала меня паучьей мошонкой! — Бран вытер слезы, нагнулся и ожесточенно потёр колени.

«Весьма образное сравнение», — мысленно одобрил Патрик. А вслух нравоучительно заметил, что слово может быть как легче пера, так и тяжелее камня. Лишь тому, кто слышит, дано наделять его весом.

— И бросила в меня дохлой чайкой! — выкрикнул Бран.

Если бы Патрик умел вздыхать, он бы вздохнул. Порой ему остро не хватало этой функции.

— Дурно не то, что ты ударил ее, Бран. А то, что вышел из себя.

Священник обернулся и прищурился, пытаясь рассмотреть в стайке вопящих детей рыжую головенку Фани.

— Она в сознании?

— Господь всемогущий, да вы что! — испугался Бран. — Облаяла меня и удрала.

Но Патрик уже и сам обнаружил на ветке дерева знакомую фигурку. Судя по тому, что он видел, девочка не оставила своих упражнений на точность броска. Только на сей раз мишенью выступали сыновья Брана.

— Она швыряет в них овечьим дерьмом! — взвизгнул толстяк и дернулся, но Патрик удержал его на месте.

— Чему я учил тебя, сын мой?

Под его укоризненным взглядом Бран густо покраснел.

— Спокойствием и благожелательностью душа очищается от скверны.

— Вот именно. Предоставь своим мальчикам самим получить этот небольшой урок.

Бран покорно склонил голову.

— И помни, что чрезмерная забота ведет к беде! Невмешательство — вот главный принцип воспитания. Ты понял меня?

— Да, святой отец.

Из-под дерева донеслись вопли, полные бессильной ярости. Фани определенно делала успехи.

— Гнев есть обратная сторона радости, ненависть — обратная сторона любви. — Патрик двинулся вдоль берега, и Бран, пыхтя, последовал за ним. — Ты чрезмерно печешься о своем достоинстве. Потому-то тебя так рассердила выходка девочки. Завтра в наказание будешь помогать её отцу латать крышу амбара.

За его плечом жалобно пискнули. Патрик подождал, но других звуков не последовало: несчастный Бран, похоже, заранее пытался справиться со своей боязнью высоты.

— Что говорит нам Американский Психопат? — священник остановился и поднял палец к небесам. — Если у девки хороший характер, это подозрительно!

В сотне шагов от них на краю скалы в наспех выстроенной будке высилась крепкая фигура сторожевого. Патрик не умел читать мыслей, но доподлинно знал, о чём думает молодой Рот. Его, лучшего охотника общины, заставили торчать здесь как чучело на огороде и беспрестанно пялиться в море, словно оттуда могла показаться баба с упругими сиськами. Ещё и вручили трещотку, будто в издевку: мол, наслаждайся её истошным визгом, малыш. А всё священник, будь он неладен!

Впрочем, трещотка должна была подать сигнал лишь один раз. Или не подать вовсе.