Владимир Прудков - Дoрoгoй дaльнeю

— Жаль только, что на Север посылают, — пожалел Паша.

— А чего жаль-то?

— Да я ведь на Севере уже бывал. Еще когда кубатуру для колхоза заготавливали. Мне бы на Юг, куда-нибудь в Африку.

— А там что забыл?

— Люблю бананы. И всю жизнь мечтал попробовать их прямо с дерева рвать. Поскакать бы с ветки на ветку, как в доисторическом детстве, и можно об вечном успокоении подумать. И вообще что ни делается, все к лучшему. Так или иначе, но уже сейчас ясно, что наше акционерное общество к весне благополучно развалится. А мы там на Севере сядем на нефтяную иглу. Подзаработаем, китайские тракторишки себе приобретем…

— Мечтать не вредно, — перебил Иван, поминая свои мечты про новую машину.

— А чего? Колхозная собственность у нас не катит, частная тоже. Станем единоличниками и все проблемы решим. Сам у себя ведь не будешь воровать. Это уже будет такое извращение, как будто сам себе в жопу вставишь. Но ведь не у кажного до жопы достанет.

Паша со значением примолк, чтобы Иван осмыслил сказанное.

— Токо заранее тебя, Ванек, предупреждаю: если даже очень богатым станешь, не нанимай сторожей. И вообще никого не нанимай. Даже меня, вечного пролетария, не нанимай. Вот хоть что со мной делай, хоть на куски режь — не нравится мне наемный труд. Не ты обдуришь, так тебя. Вот и ходишь вечно неудовлетворенным, — Тютюнник помолчал и, не услышав ответного слова, закончил. — А вообще-то трудиться я могу. На Севере, когда для сэбэ клюкву собирать будем, я вам покажу на что я горазд. Я уже придумал такую загребательную штуковину под вид совка.

— Ты лучше скажи мне, Пашка, — не выдержал Иван. — Как ты умудрился с моего москвича колеса поснимать? А еще другом меня считаешь!

— Вообще-то, врать не буду, я сразу понял, что машина твоя, — честно ответил Паша. — Но решил, что ты ее сам на свалку выбросил. Она ж у тебя вечно ломалась, а тут тебе новую пообещали. Да и колеса-то — лысые совсем. Никому они не нужны. Токо мне. Я тачку из них хотел сделать, кормовую свеклу с колхозного поля возить.

Иван хмуро слушал Пашкины оправдания и прикидывал, как тут семья без него, хозяина, останется. Галке будет в тяжесть. На нее много чего дополнительно свалится. Тютюнник еще немного потрындел и ушел — тоже готовиться к отъезду.

Иван стал растолковывать жене, за что в первую очередь следует уплатить, а что может и подождать. Она слушала подавленно. Вообще в математике всегда была слаба. И еще, когда в школе учились, списывала с его тетрадки. А сейчас ей совсем не до математики. Они надолго расставались только один раз: когда он, будучи оккупантом, оказывал в Афгане интернациональную помощь.

Иван погладил ее по плечу и дал последнее указание:

— Слышь, Галь. Если Алекс… Александр Исаевич без меня заявится, ты уж с ним будь поприветливей. Угощение, то да се, не пожалей поросенка на шашлыки. Соседа Гешу попроси, он заколет. В общем, чтобы как в лучших домах.

— Ну, о чем ты говоришь! — откликнулась она.

Действительно, зря он. Это само собой разумелось. По-другому она и не могла.

Затем он зашел в комнату к дочери. Надо и с ней поговорить. Но когда зашел, попал в ступор и не знал, с чего начать. Наконец, и ей объявил, что уезжает в командировку.

— Да, я уже в курсе, мама сказала, — откликнулась Катя.

— Маме тут тяжело будет. Ты ей помогай, — он припомнил, что дочь собралась уезжать и пришпорил себя: «Что я говорю? Новые нагрузки и подстегнут ее к отъезду». — В общем, живите дружно. А я с первой же получки куплю тебе компьютер.

— Ой, правда? А спутниковую тарелку?

— Всё куплю! И спутниковую тарелку, и спутниковую сковородку, только не уезжай из дому, ладно?

— С чего ты взял, папа?.. Я никуда и не собираюсь.

— Но мечтаешь же?

Катя-Анжелка промолчала. Ее личная тайна, в которую никто не вправе проникнуть. Через окно Иван увидел, что в сарае зажегся свет. Понятно, тихим сапом туда внедрился сын — отбывать свою провинность. Он закончил разговор с дочерью и вышел в сарай. Сначала оба молчали. Ванька, не отвлекаясь, склонив голову, шуровал лопатой. Задумчиво жевала корова, пучил коричневый глаз бычок; аппетитно хрумкали оставшиеся в живых поросятки, не подозревая о существовании приемщиков, сдаточных цен и рыночной экономики.

— Что ж ты, сын, у своего отца машину своровал? — наконец сказал Иван.

Ванька застыл. Сказал, не поднимая головы:

— Папа, теперь ты меня в тюрьму посадишь?

Так жалко стало его, признавшего свою вину, покоренного и сломленного.