Владимир Прудков - Дoрoгoй дaльнeю

— Какая?

— «Паджеро».

— «Паджеро»? Что за «Паджеро»?

— Ну, джип. Здоровенный такой. Черный. Бронированный.

Ивана прямо в дрожь бросило. Типа современного «Воронка», что ли? Память мгновенно перебросила в детские годы, когда к ним в деревеньку приезжал «Воронок» из города, и два дюжих милиционера арестовали во дворе у тетки Насти родственника, сбежавшего из тюрьмы. На руки ему надели железные браслеты, но он умудрился вырваться и отбежал в сторону. Менты догнали, надавали ему в морду и затолкали в будку. Воронок поехал, а из его зарешеченных окон еще долго доносилась протяжно-истерическая песня зэка, обильно удобренная матерными словами.

— Слышь, Костя. Окна-то у этого броневика зарешеченные?

— Затонированные, — поправил Костя.

Нет, все-таки не милиция. Хоть и «рукой нам подать до процветания», как сказал Лев Андреич, но ментам такие шикарные воронки еще и не снятся. У Ивана мелькнула нехорошая догадка, что приехали разбираться дружки самого Алекса, того самого, которого в нокаут послал. Они ведь тоже в ресторане тогда сидели. Крутые, должно быть, ребята. Разборки у них известные. Натянут глаз на одно место и скажут, что так и было.

Иван содрогнулся, как от крепкого самогона. Неужели милиция его бандюгам сдала? ФИО, адрес — как на блюдечке выложила. Наша-то, родная милиция, которая нас должна беречь? Да что это за деятели такие, перед которыми милиция навытяжку? Двое в штатском… нет, не бандюги. Сотрудники другого ведомства? Еще более могущественного? Точно, они самые и есть. Бойцы невидимого фронта. И пострадавший — один из них.

«Правда, вид у него забубенный, — додумывал он. — Но это, может, для конспирации. Под новорусского молотит. А бабий голос?.. Но не всем же басом рыкать. Может, ему в боевой операции мужские причиндалы отстрелили». От подмоги отказался, когда на бой выходил. Такой же боец, как и сам Иван.

Вот влип так влип! Туши свет, Ваня. И по-японски Алекс что-то кричал, приемы знает. Точно, из КГБ или как оно там сейчас. Да и имя-то знакомое. В лучшем фильме всех времен тоже Алекс фигурировал… Господи, да это ж позывной самого Штирлица! Он так свои шифрограммы подписывал.

В гостинице у них, видимо, явочный номер… В ресторан вышли поужинать, что особенного. Да и если припомнить по фильму: Штирлиц чуть не половину своей жизни провел в кафе да в ресторанах. С любимой женой в ресторане свидание назначили. Один из самых захватывающих моментов, как он конспиративно с ней переглядывается и ее чувства умело расшифровывает. Сейчас чекисты уже не те. Нет прежнего благородства. И лозунги прежние забыты — про трезвый ум, чистые руки и горячее сердце. Будь, допустим, в «Тихих зорях» сам Штирлиц разве ввязался бы он в пьяную драку?

Вот накаркал Стеблов. Теперь жди обвинений в экстремизме, в шовинизме, в сбыте фальшивых денег и в чем угодно. Да ведь тогда в милиции, дурень, даже протокол не соизволил внимательно прочесть, так подмахнул. И холодное оружие изъяли — все одно к одному. А депутатов какой дьявол туда занес? Ну, насчет холодного оружия, положим, чисто. Кроме свиного сала эксперты с ножа ничего не соскребут. Хотя, кто знает, что там у Геши за дружок. Может, и пощекотал кому-нибудь ребра этим тесаком. Эх! Пуганая ворона куста боится…

Не думать, не думать! Скоро и так все выяснится.

Отвлекла бабка, что впереди, на обочине дороги в свете фар нарисовалась. Бабушка с корзиной. Обернулась на свет, но знака не подала… не решилась, видимо. Сам же Костя остановиться не догадался.

— Тормози! — приказным тоном выдал Иван.

— Не семафорит. Может, прогуляться перед сном старушка вышла.

— А я говорю, остановись!

— Да ты че, мне указывать будешь?

Ходорков рванул ручной тормоз. Двигатель заглох. Машина встала, развернувшись поперек дороги.

— Смотри, хорошие у тебя тормоза, — как бы удивляясь этому факту, сказал Иван и открыл дверцу. — Бабушка, садись.

— Вот, спасибо, сынок. — Она сама попыталась открыть заднюю дверцу и не смогла. Иван вылез из машины помочь ей.

— А, это вы, Евдокия Семеновна, — он узнал старушку.

Она была его первой учительницей. Это именно она каллиграфическим почерком выводила на доске первые слова, которые он записывал в свою тетрадку. «Мы — не рабы, рабы — не мы».

— Куда это вы, Евдокия Семеновна?

— К дочке. Яички, вот, отвезу — накопились. Да и по внучке соскучилась. У них и переночую.

Не понял он, признала она в нем бывшего ученика или нет, да и какая разница. Можно было, конечно, напомнить. Мол, Евдокия Семеновна: «Мы не рабы, рабы не мы — не так ли?» Но смолчал. И водитель молчал. В его взгляде — оскорбленное недовольство. Ничего, прихлебатель директорский. Довезешь! Не на себе же.