Доминик Татарка - Республика попов

Лашут недовольный, потому что он только нюхнул коммунизма. Был бы коммунистом — не стал бы растравлять себя недовольством. Если Томаш назовет его имя, то нисколько ему не повредит. Все равно их каждый день видели вместе. Если судить по Лычко, не может коммунист растравлять себя недовольством. Так Томаш представлял себе коммунистов — не унывающих, как Лычко.

Молола, молола мельница в воспаленном мозгу. Томаш говорил «стоп», когда хотел остановить ее.

Лашут недоволен чем-то глубоко личным. Можно предположить, что Эдит любила Лычко, хотя в нее был безнадежно влюблен Лашут. С отъездом Галека мир рухнул для него. Лычко женился на Вере. Лашут остался один. Он пытался починить свое счастье. А Эдит было все равно, идти или не идти замуж за Лашута, когда Лычко исчез куда-то вместе с красавицей Верой.

Томаш грезил о Лычко. Лычко ускользнул на поезде с врутецкого вокзала. Он сказал тогда, что люди его сорта ускользают от жизни через дырку в голове. Томаш желал ему удачи. «Нельзя, чтоб тебя схватили, — говорил он ему. — Впутал ты меня в историю… Может быть, другого выхода не было. Но я тебя не выдам. Ты — настоящий человек, признаю. Стоп».

«Лашут от этого не пострадает. Прости, Франё, что я назову тебя. Я назову его, — решил Томаш. — Франтишек Лашут может засвидетельствовать. Я шел на вокзал с пустыми руками и в поезд сел без вещей. Франё, так ты по крайней мере узнаешь, где я, и дашь знать маме и Дарине».

Терпеливо начал он разговор по азбуке Морзе через стенку с соседом. Понял его вопрос: «Где был провал?» Но не сумел правильно отстучать ответ. Сосед наконец прекратил эту затянувшуюся беседу, которая больше состояла из слушания. Он четко простучал: «Шляпа» и — «Доброй ночи». В ужасе перед бесконечностью ночи Томаш долго слушал, прижав ухо к стене. Безошибочно распознавал, как товарищ в соседней камере засыпает сном праведника. Когда он уснул и пришло одиночество и необъятная ночная тишина — Томаша охватила тоска. Слух его улавливал лишь пустоту. Уши начинали болеть уже не от побоев, от напряженного прислушивания. В этом мире не было надежды доказать свою невиновность. Ибо его невиновность обращала все в бессмыслицу. Ужасно хотелось курить; жажда томила. Чем дальше, тем больше хотелось пить. И он был голоден. Человек должен знать по крайней мере, за что страдает. Больше всего его бесило сознание, что он невиновен. Жить в таких условиях помогает только вина. А он был невиновен. Невиновному грозила опасность лишиться рассудка. Его невиновность доказывала ему, что он не принимал участия в событиях, события просто давили его. Со всем доступным ему хитроумием начал он доказывать себе, что симпатия к коммунисту из экспресса — достаточная вина. Никогда он его не выдаст. Да, так — пусть расплачивается за симпатию к человеку. Но молчать и хранить добродетель было пока нетрудно — до сих пор его не спрашивали прямо о Лычко.

Утром он рассказал то, что продумал накануне, и в свидетели привел Лашута. «Секретарь» был доволен, хотя Томаш лишь чуть-чуть подправил свой рассказ. Он был доволен, но его оптимизм раздражал Менкину. Несколько дней подряд он повторял свой рассказ о том, что произошло на вокзале: на допросах — «секретарю» и себе самому — в камере: повторял его столько раз, что уж совсем одурел. Хорошо, что сосед хоть немного развлекал его стуком.

— Расскажите-ка еще раз свою любовную историю, — с несокрушимым оптимизмом, снова и снова требовал следователь. — Только не обойдите двух лиц, ехавших с вами в купе, — кроме вашего швейцарского охотника, конечно. Одной из этих лиц была Дарина Интрибусова.

Внимание Менкины не настолько еще было утомлено, чтоб он не сообразил сразу: ага, значит, допрашивали Лашута, а скорее всего, и Дарину. Он допускал, что из Лашута, как и из него самого, одно-то имя да вытянули. И Лашут, вероятно, назвал Дарину. Менкина горько упрекал себя за это.

— Не понимаю, что вам еще от меня нужно? — вскипел Менкина; он терял спокойствие, начал путаться.

— Например, знать — кто был третий? Тот самый, который передал вам чемоданы в поезде. Вы, наверно, не знаете, незнакомы с ним, никогда не видели, — насмешничал следователь. — А все-таки, может, вспомните, кто это?

— Правда, не знаю, — слишком решительно ответил Томаш.

Тогда «секретарь» вежливо попросил описать этого спутника. Услышав такое скромное желание, Менкина, опять-таки слишком рьяно и охотно, начал описывать. И до мелочей описал наружность командира районной организации гарды Минара. Следователь тщательно следил за собой, чтоб ни одним движением мускула на лице не выдать Менкине — верит он ему или нет.