Михаил Самарский - Распятые любовью

– Есть! – Антон вернулся через полминуты. – Что делать?

– Сделай содовый раствор, – сказал я. – И жди рядом.

Я промывал лицо долго, минут пятнадцать-двадцать, так нас учили в армии, оттуда же я вспомнил и о содовом растворе, старшина говорил: «При попадании кислоты на тело, на морду, да хоть на жопу, ни в коем случает не вытирайте её, это приведёт к тому, что вы только вотрёте кислоту в кожу. Вода и содовый раствор – вот ваше спасение.

Закончив водные процедуры, я сел на пол и заплакал как ребёнок.

– Кто это сделал? – спросил Антон.

– Откуда я знаю, – соврал я. Меньше всего мне хотелось сейчас устраивать так называемые «семейные разборки». – Какой-то парень.

– Может, это те ублюдки из электрички выследили нас?

– Антоха, кончай болтать, – раздражённо прикрикнул я, – ты скорую вызвал?

– А надо? – испуганно спросил Антон.

– Конечно, надо! Не тормози! У меня левый глаз вообще уже ничего не видит.

Скорая приехала через сорок минут, и меня увезли в больницу. Позже подъехал и Копытин.

– Кто? – кратко спросил он и сам же ответил: – Мама?

– Ну, да, – кивнул я.

– Не хочешь привлечь?

– Нет, Володя, не хочу. Я думаю, Антона нужно возвращать. Это не дело. Сегодня она кислотой в лицо плеснула, завтра наймёт каких-нибудь отморозков… Ну, на хрена мне всё это нужно? Я принял решение.

– А как же любовь? – уныло усмехнулся мой друг. – Ты же говорил…

– Значит, не судьба, – вздохнул я. – Все мои попытки любить и быть любимым заканчивались всегда большими проблемами. Ну, её к чёрту, эту любовь! В нашей стране не получится. Здесь нужно любить строго по инструкции – либо государства, либо церкви, либо соседей, либо толпы…

Антон посетил меня вечером того же дня. Видимо что-то почувствовав, он сидел возле моей кровати и молчал.

– Как ты? – глядя на моё перемотанное лицо, наконец, спросил он.

– Ну, видишь же! – хмыкнул я.

– Врач думает, что я твой сын, – сказал Антон, – спрашивал, я подтвердил.

– Пусть так и будет, – ответил я.

– Что это значит?

– Это значит то, что тебе, Антон, нужно вернуться домой и попытаться как-то построить свою жизнь по новому, – сказал я.

– Что значит «по новому»? – ехидно спросил он.

– А то и значит, что всё забыть и помириться с мамой. Она плохого не посоветует.

– Ты же знаешь, что это невозможно, – сказал Антон. – Думаешь, себя можно обмануть?

– Нет, я так не думаю, но и так жить, – я обвёл рукой вокруг лица, – нельзя.

– Я так понял, мы расстались навсегда?

– Да…

– Прощай! – тихо сказал Антон и вышел из палаты.

Кривить душой не стану. Мне так хотелось закричать вслед: остановись, Тоша, не уходи. Но в этот раз я невероятным усилием воли взял верх над собой.

Человек часто бессознательно напрягает все свои душевные силы, чтобы пройти мимо своей судьбы, совершенно не осознавая, что рано или поздно ему придётся испить до дна чашу с горьким коктейлем из последствий своих поступков.

* * *

Выписали меня через месяц. Из больницы меня забирал Владимир. По дороге к нему домой я спросил:

– Ну, что, когда уезжаешь?

– Никогда, – ответил Копытин и добавил: – передумал я.

– Откровенно говоря, Вова, я до конца не верил, что ты уедешь. Не тот ты человек.

– Нужно здесь порядок наводить, иначе бляди уничтожат страну.

– Антона не встречал, – я неожиданно сменил тему.

Копытин молчал с минуту, затем свернул на обочину и, остановив машину, тихо сказал:

– Антона похоронили, вчера было девять дней.

Я вздрогнул. У меня всё похолодело внутри, к горлу подкатил ком, в глазах потемнело.

– Что с ним случилось? – выдавил я.

– Выбросился из окна, квартира у них на тринадцатом этаже, шансов не было.

– Эх, дурак! – вырвалось у меня, и я почувствовал, как к горлу подкатил ком.

– Это его выбор, – сказал Копытин, – у каждого человека есть выбор. На кладбище заедем?

Говорить я не мог и просто молча кивнул головой.

* * *

Стоя у креста с фотографией, я вдруг понял, что на меня смотрят широко распахнутые глаза Митьки с Лагерной улицы, такие же доверчивые, тёплые и полные жизни. Словно через Антона он передаёт мне привет сорокалетней давности, ангел любви машет мне из прошлого века. Боже мой, как же они похожи! Почему я раньше этого не замечал? Мальчики-мальчики, все мы мечтали о любви, и она была рядом, но мы не смогли её уберечь.

«Тоша, любимый мой, прости меня старого дурака. Прости, родной…»

Сзади раздались быстро приближающиеся шаги. Я обернулся, это была Елизавета. Стремительно приближаясь ко мне, она вдруг закричала: