Владимир Топилин - Хозяин Спиртоносной тропы

— А мы ее вот так! А вы? Ах, так? А мы тогда вот так! — подпрыгивая от азарта, кричит Кузька, а выиграв, перетягивает на свой край стола несколько пуговиц. — Мое! А это тебе, — передвигая отбитые карты, — меси!

— Что ж, на этот раз твоя взяла, — отпивая глоток из кружки, с улыбкой покачал головой Егор.

— Да уж, кабы я сразу даму на вальта накинул, давно бы выиграл. А так потом только трефы пошли, не мог отбиться, — потирая руки, довольный, оправдывался Кузька.

— Ну да, кабы еще под скатеркой туза не заныкал, можно было крести не принимать.

— Откуда видел? — краснея, хорохорится Кузька. — Не было у меня тут ничего! Надо было сразу смотреть.

— Коли сразу смотреть — так глаз выкалывать.

— Какой глаз?

— А любой: хоть правый, хоть левый.

— За что?

— За то, что карты подсекаешь, — спокойно пояснил Егор. — Знаешь, как бывает? Играют дикие бергало где-то в тайге в карты: товарищи, напарники, вместе в тайгу зашли, золотишко моют. Вечерком от нечего делать у костра присели перекинуться на интерес. Только интерес тот вместо пуговиц — самородки. Рядом нож лежит. Если кто смухлевал, тому сразу нож в глаз. А если еще раз, значит во второй. Потом как хошь домой добирайся.

Кузя притих, хлопает ресницами. Егор смеется:

— Да не бойся ты, я ж тебе глаз выкалывать не буду. А только на будущее помни, коли в глухомани с кем придется колоду разбирать. Сыграешь под себя — не в дураках оставят, зрения, или того хуже, жизни лишат.

Егор перетусовал колоду, раздал карты, начали новую партию.

— При тебе так было? — глухо спросил Кузька.

— Было, и не раз. Хорошие картежники с весны игру назначают. Потом, после сезона, где-то в зимовье собираются, играть начинают. На кон золото ставят. Бывает, игра на несколько дней затягивается: то один у другого выиграет, то наоборот. А коли парами или даже тройками играют друг против друга, тут уж вовсе страх Божий. Как начнут друг друга ножами полосовать, стены в зимовье красные. В такие дни, бывает, хороший картежник состояние выигрывает. Или наоборот, от пустых карманов веревку на кедр и — шею в петлю. Всякое бывает.

Кузька поежился: страшные вещи рассказывает Егор. При этом лицо холодное, непроницаемое, будто чурку расколол. Непонятно, правду говорит или нет? Негромко спросил:

— Сам-то участвовал в таких играх? Ну, на золото?

— Нет, не доводилось. Хватало ума отказаться. Я в карты не шибко силен, так только, кровь разогреть в подкидного. Хотя предлагали не единожды сыграть по-крупному.

— По-крупному — это сколько? — затаив дыхание, спросил Кузя.

— Бывало, сразу по несколько килограммов выставляли. Один раз даже на кону самородок килограмма на три был у моего товарища, Кольки Головина. Говорил я ему: «Не дури!» Но он и слышать не хотел, вошел в кураж, что добыл за сезон, все спустил. А потом этот самородок выставил. Когда понял, что проиграл и его, схватил камень да к двери, удрать хотел. Там его возле печки ножом и ударили.

— Что дальше?

— А что дальше? Все! — встряхнув бородой, пожал плечами Егор. — Там же возле печки и помер.

— А ты?

— Что я?

— Помог ему чем-то, защитил или отомстил?

— Нет, конечно. В таких делах, паря, помощи и мести нет. Это карты, у них другие законы. Если сел за стол — отвечаешь только за себя или за того, с кем в паре играешь. А дружба тут ни при чем. Так что мотай на ус, пока говорю, потому как тебя этому делу, может, никто не научит. Коли в себе сомневаешься — не берись. Это не только в картах, а в любом деле. — И который раз напоминал: — Эх, Кузька! Повезло тебе с отцом, так и ко мне приглядывайся да прислушивайся. Я тебе никоим образом зла не пожелаю, а только добра!

И Кузя слушал. Следил за ним с того дня, когда Егора перевезли к ним и положили в темнушку.

Его выздоровление было удивительным, как и само возвращение с того света. Он рано начал присаживаться на кровати, вставать и выходить на улицу: не хотел никому быть обузой, чтобы кто-то за ним ухаживал. Через пару месяцев взял в руки лопату, стал убирать в ограде снег, носить воду. А в начале февраля, чувствуя себя окрепшим, пошел в тайгу готовить дрова, возил березовые сутунки на нартах с горы домой, а здесь они с Кузей их пилили на чурки, кололи и складывали поленья в дровеннике. Злые языки нескромно шутили:

— Анна, где такого батрака нашла? Смотри-ка, дров тебе на три зимы наготовил! Нешто ты с ним такая ласковая?

Анна старалась не обращать на них внимания, но все равно ходила хмурая, в слезах. Это заметил Егор, догадался, в чем причина. Встретил самого языкастого: Мишку Хохлова, который давно намекал Анне встретиться за кружкой бражки. Хотел вырвать язык, но не получилось, сломал нос. После этого всяческие сплетни и суждения прекратились, потому что для этого не было повода. Егор был честным, справедливым мужиком. В мыслях не допускал воспользоваться ситуацией, оказывать внимание приютившей его вдовой женщине. Строгих правил воспитания, Анна также не давала для этого ни малейшего повода.