Владимир Топилин - Хозяин Спиртоносной тропы

От страшной догадки испуганно повернулся, будто его поймали на месте преступления — никого. Только Дарьина кобыла смотрит на него темными, блестящими глазами, будто хочет спросить: «Ты зачем меня поднял в такую рань?» Сел на доски, тупо уставившись в пол: что все это значит? Какое-то время слушал, не послышатся ли шаги и не застанут ли его тут? Вдруг как клином раскололо: почему он тут сидит? Хочет, чтобы его действительно обнаружили с седлом? Вскочив, положил его на место, завел кобылу в конюшню, снял уздечку: «Пусть тебя кто-нибудь другой снаряжает в дорогу». Также осторожно повернул Поганку, освободил от всего: пусть будет так, будто он еще не просыпался. Зашел назад в гостевой домик, лег на кровать. От нервного напряжения, обдумывая открытие, впал в забытье, отключившись от окружающего мира.

Очнулся от ярких лучей солнца, бьющих в окно. Вскочил на кровати, соображая, где находится. Осмотревшись, узнал комнату, понял, что проспал. На улице встревоженные голоса. Открыл двери, увидел возле крыльца дядьку Андрея, Федора и Дмитрия. О чем-то негромко разговаривая, они посматривали на входные двери. Заметив Кузю, дядька Андрей махнул ему рукой. Он подошел, встал рядом, ожидая, что скажет.

— Даша заболела. Жар, температура, — пояснил тот. — Доктора вызвали.

— Вчера же все было нормально, что могло статься? — заволновался Кузя.

— Кто ж его знает? Может, съела чего, или продуло.

Прошло некоторое время. В распахнувшуюся дверь вышел врач с небольшим саквояжем. За ним — Анна Георгиевна.

— Постельный режим, покой, минимум посетителей, — давал ей наставления доктор. — Ничего страшного, небольшое отравление. Через пару дней встанет на ноги.

Проводив его до ворот, Анна Георгиевна позвала за собой дядьку Андрея и Дмитрия. Федор и Кузя остались вдвоем. Присев на лавку, дворник достал трубку, закурил.

— Как же теперь быть? Ехать надо, — волновался Кузя, посматривая на конюшню. — Мне завтра к вечеру велено на приисках быть.

— Раз велено, так поезжай, — спокойно ответил Федор. — Дорогу-то, небось, запомнил?

— Запомнить-то запомнил. А как же Даша? Она же со мной ехать собиралась.

— Куда ей? Слыхал, что дохтор глаголил?

Не зная, как поступить, Кузя замолчал. Ждали недолго. Из дома вышел хмурый Дмитрий. Зло сверкнув глазами, сплюнул в сторону:

— Федор! Закидывай на Дарьину кобылу седло, я вместо нее поеду.

Дворник пошел выполнять поручение. Кузя задержался, дождался, когда выйдет Анна Георгиевна, робко спросил:

— Можно с Дашей попрощаться?

— Иди, только недолго, — кивнула головой она, открывая дверь.

Сняв обувь, Кузька робко прошел в комнаты. Увидел Жюли, спросил где Даша. Та позвала за собой, привела в спальню, но дальше порога не пустила.

— А, это ты? — увидев его, слабым голосом сказала бледная Даша. — Занемогла я что-то, знобит и тошнит. Не придется с тобой ехать, потом, позже буду.

— Когда же? — с надеждой в глазах спросил он.

— Недели через две, ближе к осени.

— Что ж выздоравливай! Я тебе травы всякой нарву, чтоб зимой не хворала, — не зная, что сказать, проговорил он.

— Хорошо, только за этим стоит быть, — едва улыбнулась она и махнула рукой: иди, не смотри на меня такую.

Попрощавшись со всеми, Кузька вышел из дома. Завтракать не стал, сразу пошел в конюшню. Подготавливая Поганку к дороге, обратил внимание, что для Дмитрия Федор выгнал кобылу Даши и увязал на спине то самое седло.

Барачная жизнь пришлых приисковых старателей не отличалась разнообразием. Подъем в половине шестого утра, четырнадцатичасовой рабочий день, до восьми или даже девяти часов вечера изматывал силы рабочих. Спать приходилось в мокрой, грязной одежде, в плохо отапливаемом помещении, чтобы утром опять идти на работы. И так практически каждый день от схода снега до поздних зазимков: пять с половиной — шесть месяцев. Праздников и выходных мало. Обычно это были Православные торжества: Пасха, Вознесение, Троица, Успение, Рождество Пресвятой Богородицы, Воздвижение и Покрова. Эти дни были выходными. Старателям готовился праздничный стол, где подавали свежий хлеб, копченую колбасу, перловую или гречневую кашу с тушенкой, компот из сухофруктов и сто граммов водки. В остальные дни рацион был однообразным: ржаные сухари, соленое мясо, квашеная капуста, «ржавая» рыба, желтый, или, как его еще называли старатели, «Абы не сдохли» суп из сушеной картошки и пресная каша на растительном масле. В праздничные, выходные — разгрузочные дни — мужики вспоминали, кто они есть, искали тех, для кого их создала природа.