Владимир Топилин - Хозяин Спиртоносной тропы

— Нет, — покачал головой Кузя. — Не по мне это. Шумно у вас тут, воли нет.

— Ишь ты, воли, — усмехнулся Федор. — Воля, она, брат ты мой, каждому нужна. Да только ею сыт не будешь. Я вот до того, как тут пристроился, тоже в тайгу в старатели ходил.

— Ты? — удивился Кузя, повернувшись к нему. — Век бы не поверил.

— А что такого? Да, ходил. Почти двадцать сезонов без малого в шурфах да на бутаре с тачкой отпрыгал. А толку что? Видишь, даже на коня не заработал. Вроде как к Покровам получишь толстую пачку денег, — показал пальцами размеры купюры, — и полетело все в тартарары! Кабаки, друзья, девки, водка. Очнешься через пару недель — а денег-то — тю-тю! Хорошо, что Василий Степанович меня усмотрел да к себе пристроил. А то ить ни жены, ни детей. А сейчас — другое дело. Вон, — махнул головой в дальний угол усадьбы, — хозяин мне домик поставил, хоть и небольшой, но ладный. Вход с улицы свой, когда хочу, тогда и хожу, куда надо, — негромко зашептал, — женщина появилась. Верно, скоро дите народится. Так что, паря, любому человеку оседлое место надобно, без него никак. А воля, она только на месяц. Под елкой зимовать не будешь. Правильно ли я говорю?

— Не знаю, — покачал головой Кузя, думая о своем. Все-таки тайга и прииск в эту минуту ему были роднее и дороже.

Дверь веранды хлопнула. На крыльцо, в обтягивающем тело красном с белыми точками спортивном костюме, вышла учительница Даши, мадам Жюли. В этой одежде она походила на мухомор. Холодно посмотрев на сидевших, приветствовала Федора и Кузю ледяными словами, стала бегать по двору кругами.

— Что это с ней? — негромко, удивленный облегающим тело костюмом, спросил Кузя. — Может, дохтора?..

— Не надо. Это у ней моцион: химнастика называется, — так же тихо пояснил Федор. — Каждое утро так тыда-сюда мечется. Лучше бы воды натаскала или двор подмела: все больше пользы. Сейчас, погодь, руками и ногами махать начнет, как выпь на болоте. О, видишь? Что я говорил? — И еще больше, почти приблизившись к Кузькиному уху: — Я ить, как сюда заступил на службу, сразу к ней присмотрелся. Думаю, что добру пропадать? Она вот так же бегала поутру, ну я ее в ясли-то и затянул, когда мимо конюшни шлепала. Ну, скажу тебе, паря, ничего там путного нет, только ребра, как у овечки после зимовки. Она-то потом все время прыгала от радости: выскочит пораньше, пока все спят, ну, мы с ней косточки-то и разминаем. Ох, уж она и довольная была! Колесом по кругу каталась. А сейчас у нее кризис называется. У меня Маша появилась, ревнует к ней. Ты, если хочешь, можешь хоть сейчас ее вызвать к дальним яслям. Я будто по делам уйду, а ты скажи, мол, кобыла ночью разродилась, не желаете посмотреть? Она коней любит. А как подойдет, ты не разговаривай, в охапку и вали на солому!.. Кричать не будет. Мне не жалко, тебе после тайги хорошо, и она улыбаться будет. Что, не так что-то сказал? Чегой-то ты такой красный, как малина? Лет-то тебе сколько?

— В августе пятнадцать будет, — потупив глаза, ответил Кузя.

— Ох, ты! Ястри-тя! — отпрянул Федор. — Я то уж думал, тебе все восемнадцать стукнуло.

Дверь веранды опять отворилась. На крыльцо вышел Дмитрий. Хотел вдохнуть свежего воздуха, но, увидев Жюли, схватился за голову, сморщился, будто выпил перестоявший квас. Было понятно, что учительница вызывает у него с похмелья неприятные чувства. Не справившись с собой, присел на ступеньки:

— Мадам Жюли! — обратился к ней. — Может, хватит тут крыльями махать? Не видите, людям и без того тошно?

— То, что вы называете «махать крыльями», молодой человек, — называется стремление к жизни, — подпрыгивая, как стрекоза, и хлопая над головой ладошками, ответила мадам Жюли. — Если бы вы стремились к жизни, никогда не стали травить свой бесценный организм сивушными маслами и разрушать печень! Вот у нас во Франции…

— Ну, вот уж не надо про Францию! — мотая головой, как бык, заревел Дмитрий. — Всем давно уже известно, что вы прибыли не из Парижа, а родом из Калуги. За вами и прозвище числится: «Мадам Калугина!» Что вы обыкновенная профура, и вас продал тяте какой-то советник за две бутылки коньяка только потому, что вы кое-как знаете французский язык и надоели там, в Москве, советнику хуже Моськи…

От его слов мадам Жюли едва не парализовало. По крайне мере, так показалось Кузе. За несколько секунд сменив цвет лица от розового до сиреневого, она бросилась на крыльцо под защитное крыло Анны Георгиевны:

— Молодой человек! Вы — хам, какого еще свет не видел!

— И что? — пространно посмотрев на нее, развел руками Дмитрий. — Мне об этом уже давно известно без вас.