Михаил Каминский - Переполненная чаша

«Ух, какие розы!» — обрадовалась Лариса. Она была немного пьяненькая. И Костик, ее жених, ассистент с кафедры глубокой печати, тоже был пьяненький. И они так бережно, так нежно держались за руки.

«Пляши! — приказала Лариса. — Все пляшут». У Грации сразу испортилось настроение. Она отступила в угол, стараясь не бередить больную ногу, к этим самым ярким красавицам, которые молча и с непонятным Грации одинаковым выражением лиц наблюдали за танцующими. «Скучно, — сказала рыжая. — Меня зовут Антонина, а ее — Юлия. Смотри, не назови ее Юлька, обидится». — «Ты мне не объяснишь, — спросила Юлия, — зачем эти древние помолвки, кому они нужны и почему все бегут в загс? Наша маменька тоже все уши прожужжала: замуж, замуж, замуж. Ну, Антонина сбегала. В неполных семнадцать лет сбегала. С разрешения властей, конечно. Ты бы посмотрела, как они жили. Посуда копилась на подоконнике месяцами. Простыни — как из-под шахтера, избежавшего после смены душевой. Зато двадцать четыре часа в сутки — постель. В общем, выполнили пятилетку за полтора года — и на развод!.. А тебя в самом деле так зовут?» — «Нет, — смутилась Грация, — мама назвала меня Галей. Это уж потом я придумала. Когда охромела. Назло». Они были с ней откровенны, и Грация решила не уступать. Так было легче: сама, в открытую, зло, без пощады к себе. Лучше, чем ловить взгляды исподтишка и ждать вопросов. «Понятно», — сказала Юлия. «Ничего, — успокоила Антонина, — Грация — это звучит… Тебе не скучно? Десять фугасов с шампанским на сто человек — это, я считаю, преступление».

Они потянули ее на лестничную площадку, Антонина извлекла из объемистой кожаной сумки бутылку коньяка: «Будешь?» — «Конечно будет», — ответила Юлия. Они по очереди глотнули из бутылки. Кто-то собирался выйти вслед за ними, но Антонина придержала дверь ногой: «Занято!» Еще глотнули. Еще. О чем-то говорили. «Ты «венеру» хватала? — вдруг спросила Юлия. — У меня было. Один старый горбоносый дурак в Измайлово на собственном «мерседесе» завез и трахнул. Я даже номер машины не запомнила. Куда, говорит, в такой поздний время, дэвушка, тибе нада? Нам, дэвушка, па пути…»

Они сделали еще по одному затяжному глотку — и Грации стало совсем тепло и очень весело.

«Сколько абортов?» — приставала Юлия, не дожидаясь ответов.

«Нет, — сказала Грация, — ничего у меня не было. Я рядовой необученный».

«Обучим, — пообещала Антонина. — Ты нас держись. Мы тебя, Глафира, раскрепостим».

А она между тем сама раскрепощалась. Тут же. В хорошем темпе. Сначала слова сестер ее пугали: откровенные до циничности, грубые и чужие. Но коньяк действовал без промашки. Исчезла усталость от беготни по цветочным магазинам. Перестала болеть нога.

«Ну, — обратилась Юлия к сестре, — порадуем невесту?»

«Порадуем».

«А ты, бывшая Галка, не возражаешь?»

«Ничуть, — сказала Грация. — Почему же мне возражать? — Язык заплетался. — Невесту надо радовать. Лариска хорошая…»

«Тем более», — Юлия усмехнулась. Она достала из сумочки французскую «пупу» и с помощью Антонины, державшей зеркало, начала подмалевываться. От этого ее и без того большие черные глаза стали огромными и засияли. Матово заблестели полные губы.

Антонина командовала: «Не жалей духов, он же поддавший, не учует, если слабо… Давай тени поглубже: развратный вид волнует… Теперь вот это долой… — и сорвала с шеи Юлии сетчатую вставочку. — Вот так годится. Тело надо наружу. Шикарное тело… Высший сорт. Подчеркнем шикарность бархоточкой…»

Грация все больше и больше пьянела. И сестры были пьяны. Но она-то лишь хихикала, пошатываясь, а они действовали — ловко, сноровисто, прямо мастерски. Потом Грация поняла: они заранее готовились к своей выходке, предусмотрели все, включая бархотку. Но тогда, на лестничной площадке, она ни о чем таком не думала. Просто следила за ними. И они ей нравились — обе. И конечно же тогда Грации не приходило в голову, что будет расплата — сестрам и ей тоже придется платить, потому что не только в уголовном кодексе есть наказание за соучастие и за невмешательство, или как там называется, — в общем, за то, что человек мог предотвратить преступление, остановить беду, но не сделал этого…

Она плохо помнила, что было дальше. Однако главное все же запечатлелось в памяти. Антонина с Юлией протискиваются сквозь толпу к Лариске и Костику, о чем-то недолго разговаривают с ними. Потом Лариска ушла на кухню и вернулась с шампанским. Хлопнула пробка, но никто не обратил на это внимания… И еще осталось в памяти: Костик, неловко переставляя ноги, медленно танцует с Юлией посреди комнаты, обняв ее за плечи. Им освободили место, у Костика закрыты глаза, он прижался ртом к пухлому плечу Юлии, прямо утонул в нем губами, и вот это уже теперь видят все, кроме Лариски, которая куда-то умчалась, оставив открытой дверь на лестничную площадку. А мать Лариски беззвучно рыдает, с силой стискивая рот и подбородок скрюченными пальцами…