Михаил Каминский - Переполненная чаша

Умеет Шихан работать, ничего не скажешь. Однажды — лично при Грине — обезвредил японскую сигнализацию на третьем складе, когда та еще действовала, взял там, что надо было, снова включил — и сигнализация ни гу-гу. И как бы ни болел головой Шихан, как ни крутил бы свой чубчик, но Гриню он достал насчет долга чести. До самой печенки достал. Уговаривал и стыдил, пока за двумя чуток сдвинутыми досками не стало совсем темно. Гриня слушал Шихана и смотрел через узкую щель в Песчаный переулок, почти ничего в темноте не различая. Кто-то прошел мимо. Кто-то проехал на мотоцикле. Лишь бывшую балерину Морозову Гриня узнал, потому что рядом с нею тащила свое вымя коза Лайка. У этой Лайки вымя такое, словно она не коза, а ведерная корова, — литров на двенадцать. А хозяйка ее, бывшая балерина Морозова, которая живет в старом, осевшем финском домике посреди Песчаного переулка, была плоскогрудая, потому что никогда никого не рожала.

Прошла, значит, Морозова с Лайкой, тут Шихан и достал его, Гриню. «Ты, — сказал Шихан, — непременно должен измениться. Такое нынче время: все меняется». У Грини, когда он злой, ответ наготове: «Пусть Котлярчик сначала перестраивается. Я что? Я, Володя, рублевый. Ну, на чирик иногда тяпну. А Котлярчик многими тысячами ворочает. Он себе моими руками огород вскопал, чтобы про него не подумали, что он фрукты и овощи ворует. Свои, мол, апельсины кушаю. Видал, какие люди у него моются? А какие морды в «Волгах» их до четырех утра за рулем дожидаются? Я так, Володя, считаю, что Котлярчик — мафуозя!»

Может, он, Гриня, чего и не так сказал, но зачем же до кашля смеяться? Прохожие в Песчаном переулке услышат. Подполковничиха Загоруйко встрепенется. И что тогда? Отопительный сезон в котельной еще не скоро.

Кончив смеяться, Шихан отнял руки от головы и совсем огорчил Матюхина: «Жаль, Гриня, что я скоро умру. А то бы я этого Котлярчика наколол на высшую меру. Ограбление государства в особо крупных размерах. Коллегиальное ограбление. Дерзкое. Никого ведь не боятся. Правильно говоришь: мафуози, больше они никто. Но разве ты, Гриня, очень другой, а?»

«Ладно, — ответил Матюхин, — отдам я четыре, четыре и пять. Что-нибудь продам — и верну. Но ты, Володя, зря насчет помереть. В первый раз, что ли, голова у тебя? Она и раньше у тебя была, Володя».

«Была», — согласился Шихан.

Грине чуть не повезло: в первой же даче бочкой всерьез заинтересовались. Гриня скинул ее с шеи, поставил на землю перед красивым стариком Савельевым и сказал:

— Прошу пятнадцать. — И тут же поправился: — Прошу восемнадцать.

У старика Савельева были румяные щеки и густые седые волосы, торчавшие прямой щетиной. Нынешней весной Савельев женился в четвертый раз — на молоденькой с двумя детьми. Красота очень мешала Савельеву: четвертый раз он женился и три раза разводился — это при Матюхине, а сколько он набедствовался в своих разных семьях до появления Грини в Мерлинке, было скрыто в тумане прошлой жизни Савельева.

— Хороша бочка, — сказал Савельев. — Но ты бы, Гриня, сначала определился насчет цены, а уж потом оповещал.

Матюхин поставил товар так, чтобы на Савельева смотрела выразительная надпись «Цех № 7», а п р о р а н с зазубренными краями был ему не виден. Так что о пятнадцати рублях, по мнению Матюхина, он заявил, не подумавши.

— Пять рублей я тебе дам, Гриня, — сказал старик Савельев. — На большее мне семейное положение не позволяет. — И дернул плечом в ту сторону, где на полянке перед его домом молодая женщина пасла своих двоих детей.

— У меня тоже семейное положение, — усмехнулся Гриня.

— Это какое же?

Матюхин посмотрел на прищурившегося Савельева и обиделся: не верит! Ему жениться-разводиться можно, а другим нельзя?

— У меня жена Лиля и сын Дима, — ответил Гриня. И чтобы уесть старика с румяными щеками, добавил: — Законные.

Савельев не обиделся. Стрельнув глазами на жену и ее детей, он пожаловался:

— У меня тоже законные. Хоть и не родные. В том-то и дело: раз законные — плати. Разведешься и платишь. Так что, Гриня, я бы тебе не только восемнадцать, но и двадцать дал бы за эту бочку, но где взять?

«Интересно, — подумал Матюхин, — алименты у него только с пенсии берут? Или за цветы и клубничку тоже?»

Каждое утро красивый старик Савельев увозил на своей «Ладе» мешки и корзины с цветами и ягодами. На базар.

— Пятнадцать, — сказал Гриня. — Последняя цена: пятнадцать.

— Угу, — согласился Савельев, — так будет лучше. Но больше семи за бочку не дам. Поверь, Гриня, не могу.