Лукас Бэрфус - Безбилетник

Я не могу сказать, что с ними стало потом, достаточно ли сильной была их любовь, чтобы выдержать те упрёки и обвинения, которыми Вера осыпала себя после того, как прослушала в бюро сообщения на автоответчике, с нарастающим отчаянием в голосе Филипа. Здраво рассуждая, на ней не было вины в его участи, но совесть не верит аргументам рассудка. Та половина дня, которую она провела в объятиях своего возлюбленного, не окупала в её глазах того, что явилось потом и лишило её покоя на все те дни, что ей ещё остались. Будь у неё выбор, она бы не колеблясь пожертвовала теми часами с Максом. Вера считала себя надёжной женщиной, на которую можно положиться. Лишь однажды она поддалась соблазну и пошла на поводу у мгновения. Кому можно предъявить счёт за ту несправедливость, что именно в тот самый день ей следовало оставаться на рабочем месте до конца? Ей не на кого было свалить эту вину. Чтобы оправдать себя, она станет упрекать Макса, и даже если удержит эти упрёки при себе, всё равно втайне, про себя она будет клясть его беспечность, его похотливость, его невежество. Однако как бы ни хотелось ей презирать его, в конечном счёте вся вина возвращалась к ней. Она позволила себе связаться с мужчиной, который не поднялся выше техника-смотрителя зданий, с которым она всего лишь делила свободное время, с дешёвой бутылкой шипучего вина и с его ещё более дешёвой обидой. Такова была ей вся цена. Могли ли Вера простить себя? Хотелось бы мне надеяться, что в этой истории найдётся хотя бы толика утешения, но если быть честным, я не верю, что у Веры достанет на это сил. Она была чувствительной особой, и та рана, которая открылась, когда она в тот мартовский день стояла в бюро и растерянно слушала новости, те новости, которые были адресованы именно ей и никому другому, чтобы спасти Филипа, эта рана останется при ней, даже если поверить, что она научилась с этим жить или что ей была дарована хотя бы милость забвения, и большинство своих оставшихся дней она провела, не мучаясь.

Как в ту ночь, когда Вера лежала с Максом, Филип смог попасть на балкон, остаётся неясным; предположительно по пожарной лестнице, до которой он добрался с крыши пристройки. Должно быть, в какой-то момент к нему снова вернулось сознание, во рту вкус асфальта и железа, босая ступня закоченела от холода. Уже стемнело, и он долго недоверчиво вглядывался в сторону карликовых сосен, где должна была стоять его машина. Но там ничего не стояло, и это Ничто, эта пустота лишь с трудом доходила до его сознания. Может, он заблудился, и машина его стоит где-то в другом месте? Может, она всё ещё стоит в многоярусной парковке? Он нажал кнопку разблокировки на пульте с ключом зажигания, но никакого писка нигде не послышалось, нигде не вспыхнули фары. Машина исчезла, и он понятия не имел, где она сейчас могла быть. Белинда не имела к этому никакого отношения, это было однозначно. Она не могла позвонить в полицию: слишком велика была опасность, что у неё самой проверят документы и – за их недостатком – выдворят её из страны. Мальчика она оставила на ночь у себя, придумав для него историю, почему папа не пришёл за ним. На следующее утро она отвела малыша в детский сад, а после обеда снова забрала к себе. Приготовила его любимую еду, с десертом и с киндер-сюрпризом. После этого поставила фильм про белого медвежонка, который очутился один на льдине и плыл на юг. Вскоре малыш заснул. Белинда отнесла тяжёлого ребёнка в свою комнату, уложила его, прилегла рядом и слушала, как мальчик говорил во сне, а потом и сама уснула.

Что стало с ними обоими потом, с Белиндой и мальчиком, я не могу сказать, я не проводил специального расследования. Во-первых, мне это не казалось существенным, а во-вторых, легко можно обрисовать те немногие варианты выхода. В какой-то момент Белинде всё же пришлось заявить в полицию, если она не нашла никого, кто избавил бы её от этой необходимости. Потом органы искали персону, ответственную за воспитание, как это у них называется, будь то мать или кто-то ещё, и мальчик, в зависимости от результата этих розысков, был направлен в детский дом или в приёмную семью. Смогла ли при этом Белинда сохранить своё скромное существование в качестве няни-надомницы, выстроенное ею за все предшествующие годы, зависело от усмотрения полиции, ведающей делами иностранцев, но вполне вероятно, что ей пришлось ещё раз собрать силы и волю к жизни и поискать в другой стране новый уголок, где бы её оставили в покое хотя бы на время.