Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

«Только почему это были рыбаки именно с Боависты, а не с другого острова?» — «Странный вопрос! А почему бы не с Боависты?! Если хотите узнать наверное, попробуйте сами докопаться…» У Тоя на все был готов ответ. Однажды он громко, во всеуслышание, заявил: «Как-то в одном разговоре я услыхал нечто, что стало для меня прямо-таки открытием. Оказывается, морна появилась раньше, чем танго. А коли танго возникло в среде наших первых переселенцев в Аргентине, то готов поклясться, что произошло оно от морны». — «Нет, вы только послушайте, охранник Той вдарился в философию!» — «Ну чего вы зря петушитесь, ребята! Хотите узнать, как оно было на самом деле — попробуйте докопаться до истины». Как-никак Той был представителем власти и в случае чего мог вызволить товарища из беды, так что лучше с ним было не ссориться.

Он любил одинокие ночные прогулки по берегу моря, они помогали проветрить мозги после очередной попойки у кума Северино. Однако возникшее сейчас у Тоя предчувствие необычного не было лишь результатом выпитого у Северино грога. Смутное беспокойство в душе неожиданно сменилось радостью, в голове уже звучала сладостная, нежная мелодия. Волнение распирало грудь, оно росло и ширилось, требуя выхода наружу. Это была морна. Новая морна Тоя.

Созданная незадолго до нее морна произвела на острове подлинную сенсацию. Называлась она в подражание Пиранделло «О нет, тоска» и была написана после вечеринки в Толентино, во время одинокой прогулки Тоя к Могиле англичанки, на рассвете, когда ветер с моря дул прямо в лицо и фосфоресцирующие в полумраке волны катились в двух шагах от него по еще невидимому песку. «Как лучезарная Венера, вышла морна из волн морских. Я вам говорил и повторяю вновь, что морна родилась в море. Музыка ее напоминает неумолчный гул прибоя. Люди уверяют, будто у моих морн солоноватый привкус — это потому что появляются они на свет на берегу моря…» — «Хвастунишка, но морны сочиняет прекрасные», — отозвался о нем Джек де Инасиа. А Теодора от полноты чувств даже чмокнула Тоя в щеку, так она была растрогана его пением.

Наверное, лучше всего направиться к мысу Падрао, там всегда дует свежий ветер, даже если на море штиль. А главное, стоит хоть чуточку постоять у каменного монумента, воздвигнутого в честь перелета двух португальских летчиков через Атлантический океан, как его без сомнения осенит какая-нибудь идея и он ощутит прилив вдохновения. Той миновал доки, где ожидал ремонта белый и грациозный, как альбатрос, катер «Русалка», и неторопливо двинулся дальше. Мол уходил далеко в море, пустынный и мрачный. С левой стороны, в бухте Понтинья, на заснувшей водной глади отражались фонарики тихо снующих лодок и огни города. Казалось, сонная бухта зевает, широко раскрывая рот: ни один корабль не заглядывал в порт, и жители острова были обеспокоены. Раньше Той торговал конфискованными контрабандными товарами и жил припеваючи. У него был хороший нюх, и ему всегда удавалось застигнуть контрабандистов с поличным. Бухта буквально кишела контрабандистами, которые, точно крысы, грызли со всех сторон «общественное достояние» острова. И охранник таможни Той, словно старый, умудренный опытом кот, занимался их ловлей. Он так ловко охотился за этими «крысами», что все они без исключения попадались на его приманку. Это не было просто везением. Ведь то, что мы называем удачей, никогда само собой не приходит. Человек должен подготовить свою победу. И все же многие дружки завидовали Тою. «Что-то уж слишком везет этому ловкачу», — твердили они с досадой. «А вот мне отнятые у бедняков деньги жгли бы руки, я бы их ни за что не взяла», — призналась однажды Салибания кому-то на ухо, чтобы не услышал Той. Что поделаешь, если его везение приносит бедолаге-контрабандисту горе: такова жизнь. Каждый борется за свое место под солнцем, утешал себя охранник. Он был знаком с колдуном Башенте из Долины Гусей. А ньо Башенте, столетний мудрец, знает, что говорит. Он, как Пилат, умывает руки, творя по приказанию других колдовство: «Разве я виноват в несчастьях людей?! Если мне платят, чтобы я причинял им зло, мне ничего не остается, как выполнять волю платящих». В вопросе о том, как поступать с контрабандистами, своими братьями и товарищами, Той был непримирим, с пеной у рта защищая «интересы общества» и свои собственные. Разумеется, в первую очередь именно их. Да и, признаться откровенно, проценты, что перепадали ему от штрафов и конфискованных продуктов, могли без труда соблазнить любого живущего на нищенское жалованье чиновника. И только сочинение морн несколько смягчало жестокую философию жизни — «человек человеку волк». Поэзия словно бы сглаживала для Тоя шероховатости реальной действительности, примиряя с ней. Вообще-то у Тоя было голубиное сердце; когти же и клюв коршуна ему, вероятно, приходилось применять по долгу службы. В последнее время охранник ходил понурый, морны писал редко. Все вокруг изменилось, порт опустел, и судьба его больше не баловала.