Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Он вспомнил о Мане Кине [24] Мане Кин — герой романа М. Лопеса «Яростный ливень». , с которым познакомился в Долине Гусей. Этот парень не захотел покинуть опаленную засухой родную землю. В тот самый день, когда он уехал на Сан-Висенте, чтобы отправиться оттуда вместе со своим крестным в Бразилию, ливанул дождь. Густой запах мокрой земли взывал к его сердцу. И он отказался ехать в Бразилию. Внутренний голос всегда взывает к нам во всех превратностях судьбы, во всех наших горестях. Наконец-то Руй это понял. Ему вспомнились слова Сомерсета Моэма: «По-твоему, душа ничего не значит? А мне кажется, мало радости человеку, если он завоевал весь мир, но утратил душу. Я думаю, что обрел здесь свою душу…» — говорил его герой. Запах орошенной дождем земли будил в нем те же чувства, что заставили Мане Кина отказаться ехать в Бразилию. Наверное, ньо Лоуренсиньо [25] Ньо Лоуренсиньо — персонаж романа М. Лопеса «Яростный ливень». и Мане Кин заразили его своей болезнью. Эдуардиньо подтвердил бы это. Но ведь Эдуардиньо… К черту этого Эдуардиньо с его бесконечными призывами: «Вернуться к земле…» Руй вспомнил, как однажды другой приятель, Тука, сказал ему: «Засучи рукава, в поте лица обрабатывай землю, как это делаю я, тогда ты и писать будешь на более живом и понятном языке, а самое главное, сможешь выразить заветные чаяния народа». Нет, это не теория, а живая реальность, надо бороться.

Но, разумеется, тетя Жеже не разделяет такого образа мысли. Она ни за что не поверила бы в его искренность. Все его доводы показались бы ей неубедительными, даже ложными.

Руй перекинул ноги через парапет, уныло сгорбясь, уперся руками в колени и долго сидел в такой позе, глядя на волны. Бухта, лежавшая с правой его руки, была совершенно пустой и усугубляла его уныние. Здесь же, в заливе, у Понтиньи, сновали похожие на светлячков ботики с фонарями, их мачты покачивались. Ветер завивал вокруг него вихри пыли, а вдалеке, у входа в гавань, в многоголосой звездной ночи, слабо светился маяк. И ему вдруг отчетливо представился отец, вот он стоит на палубе танкера, — небритый, с всклокоченными волосами, с багровыми, опухшими от пьянства глазами; не говоря ни слова, он молча наблюдает за сыном. Только ирония светилась в его пристальном взгляде, далеком и равнодушном.

Без возмущения и без гнева, но и без угрызений совести принял племянник ньи Жеже свое поражение. Он не знал, что его ждет. Находится он в тупике или на перекрестке неведомых дорог?

И тут он почувствовал: кто-то тронул его за плечо. Прикосновение было легким, едва ощутимым, словно его осторожно коснулась крылом птица. Руй испуганно оглянулся. Перед ним стояла Лина.

— Там какая-то девушка ругается, — зашептала она слабым дрожащим голосом. — Грозит пожаловаться на меня. Я ее боюсь… — Она стояла близко, он чувствовал на своем лице ее дыхание. В широко раскрытых от страха глазах Лины, похожих на два крохотных зеркальца, ярко отражались городские огни. И эти глаза, казалось, озаряли дорогу, ведущую в будущее.

В эту ночь на душе у охранника таможни Тоя было тревожно. Кому не известно, что вдохновение, как физическая боль, лишает человека сна? Его снедало непреодолимое желание сочинять. Все знали, что охранник Той складывает морны, да такие задушевные, мелодичные, что стоит их только раз услышать, как весь остров Санто-Антао, его родной остров, начинает распевать их.

У Тоя был свой, отлично слаженный ансамбль исполнителей, почти весь состоящий из сослуживцев. Они восхищались каждым новым произведением своего товарища, недаром Салибания, трактирщица с Кокосовой улицы, говорила, что его морны «слаще меда и проникают в самое сердце».

Прогулка по дороге к бухте хорошо проветривает мозги. В голове у Тоя крепко засела мысль о том, что морна родилась в море, — у него вообще были кое-какие соображения насчет морны, он называл их «философией». Точно целомудренная нагая Венера (образ, почерпнутый из рассказов Алсиндо, парня образованного, завсегдатая литературных кружков), возникла она из пены морской и, подобно этой богине, покровительствует любви, — «ведь еще наши предки праздновали свои свадьбы под звуки морны, и обычай этот скорей всего сохранится и у наших потомков!» — воскликнул как-то раз Той с присущей ему горячностью на вечеринке в Толентино. Приятели только засмеялись в ответ — о чем это он толкует. Пускай себе треплет языком, ведь Той — мировой парень. С тех пор он уже не пытался доказывать, что первые морны были сочинены рыбаками с острова Боависта — оттого у них и ритм размеренный, как при гребле, и тягучая мелодия словно убаюкивает танцующих, в точности как колыхание прибрежной волны укачивает рыбаков в лодке. Чтобы скоротать время, они и сочинили песню с таким ритмом. Пускай кто-нибудь попытается опровергнуть догадку Тоя в этом богом забытом краю, где не сохранилось ни летописей, ни каких-либо записей о прошлом, точно история Кабо-Верде и его народа никого не интересовала.