Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Руй облокотился на парапет, глядя на бушующие волны. Он поднес руку ко лбу и прикрыл глаза. А когда отнял руку, он сидел уже не на палубе «Ямайки», а на каменных плитах волнореза. В отдалении слабо мерцали городские огни. Снующие между городом и Падрао ботики покачивали длинными мачтами. В настороженной ночной темноте их фонарики напоминали светлячков. Все снова приняло свой обычный вид. Тошнота прошла. Он как будто прозрел после долгой слепоты; к нему вернулись здравый смысл и спокойствие — так после бури следует затишье. Выход у него один: возвратиться домой и снова жить, злоупотребляя добротой тети Жеже. Ничего не поделаешь, придется и выслушивать от всех слова утешения, делать вид, что принимаешь всерьез притворное сочувствие людей состоятельных: «Терпение, парень, терпение. Скоро все образуется…», почтительно внимать начальникам отделения: «Можешь, конечно, подать документы, только, знаешь, на это место много претендентов, и все они с хорошей квалификацией, да еще и с протекцией», тогда как ты хорошо знаешь, что они принимают на работу лишь по рекомендации — сыновей знакомых и приятелей, «хороших парней», наглых бездарностей, побеждающих на всех конкурсах, потому что они умеют подмазать кого надо или пользуются покровительством местных воротил. В нем пробудилась тайная ненависть, давно уже дремавшая в сердце. Он ощутил привкус горечи во рту. Как выйти из нелепого положения, в которое он поставил себя по собственной глупости? Он убежал с «Ямайки» и теперь спрашивал себя, зачем это сделал? Зачем отказался от своих заветнейших желаний и грез, когда они вдруг приблизились к осуществлению? Зачем, милосердный боже?! Неужели по трусости? Или маленький бедный остров впрямь дороже всего на свете его сердцу? Или он не может отвергнуть тихий, еле внятный зов гористого Санто-Антао с его щедрой, сулящей невиданные урожаи землей? Как бы то ни было, для него важнее всего сейчас не открывать новые земли, как некогда конкистадоры, а твердо ступать по родной земле.

Руй сидел на берегу моря, точно узник, прильнувший к зарешеченному оконцу камеры. Ощущая себя навсегда прикованным к своему маленькому острову, к повседневной жизни своего городка. Все дороги во внешний мир перекрыты. Надежды растоптаны. А может быть, так и лучше? Затянутый тучами горизонт. Он и сам не знает, почему покинул отца: поддался непреодолимому порыву мужества или трусости, героизма или малодушия. Плохо, однако, что он спасовал перед теткой, не осмелился раскрыть свои истинные намерения и мысли и тем самым предал самого себя. Надо было мужественно отстаивать принятое решение, ведь он загодя готовился к словесному поединку.

Неужели в великой жизненной битве он окажется вечным неудачником, неспособным воспользоваться даже самыми благоприятными обстоятельствами, тогда как достаточно было отдаться на волю судьбы, и без малейшего усилия с его стороны успех был бы обеспечен. А теперь остается одно: возвратиться к тете. Есть ли другой выход? Море с его жалобно стенающими волнами, будто зовущими в свои объятия, темнота-сообщница? Ну уж нет! Да, он любит море, но не такое! Прыжок — и в тот же миг море схватит его своими фосфоресцирующими челюстями. Несколько мучительных судорог — и все кончено. Просто и быстро. Все клетки его тела бурно протестовали против самоубийства. Нет, нельзя поддаваться слабости. Жить, только жить. Даже если упадет в воду, он выплывет, напрягая всю силу мышц, всю энергию, волю к жизни, и вернется домой, промокший до нитки. Тетя откроет ему дверь, дрожащему неуклюжему паяцу, который не сумел с достоинством выбрать дорогу смерти либо дорогу спасения. Она уложит его в постель, напоит горячим чаем, разотрет ему руки и ноги, укутает потеплее.

«Ну что же ты, Руй?» — покачает головой тетушка. «Я не захотел уехать с отцом. После того как увидел в Долине Гусей колышущиеся колосья пшеницы…» Почему же он не сказал ей сразу: «Я буду обрабатывать твои поля на Санто-Антао. Конечно, у меня нет опыта, но я постараюсь справиться…» Скажи он так с уверенным видом, пристально глядя на нее, тетя удивилась бы, заколебалась. Ведь и для нее, если уж говорить откровенно, это единственное спасение… «Ты и вправду так решил?.. Справишься ли ты? Знаешь ли, как взяться за дело? Ты ведь не привык к тяжелому физическому труду, такая жизнь не для тебя. И что это тебе взбрело в голову?» Может быть, преисполненная недоверия, она спросит себя: «Неужели он покинул корабль, лишил себя верной надежды на будущее ради этой вздорной затеи?» Нет, тетя Жеже не поняла бы его. А если бы он рискнул признаться: «Я поступил так под влиянием Эдуардиньо, знаете, Эдуардиньо сказал, что…» Тетка всегда недолюбливала его друзей, считала их неподходящей для него компанией. И сразу бы обрезала его: «Эдуардиньо?! Так, значит, это дружки сбивают тебя с толку?! Романами и стихами не прокормишься…»