Максим Иванов - Призрак фуги

Вспоминала она, в основном, отдаленные события, причем рассказывала о них так, словно они происходили на прошлой неделе: «Грыша, трактарыст, кажа: Валя, сайдзёмся, будзем жыць. Не паслухала». Два ее брата погибли в войну, а из родственников остался только племянник в Острошицком Городке. «Прыехау — аддай хату! Ваенны, ды, вой-вой, п’е!» Саша подумал, что пле­мянника этого, может быть, и в живых-то уж нет. На улицу старушка не выхо­дила — пенсию ей приносила почтальон, продукты — работник социальной службы, та самая Лариска. Но Лариска покупала ей крупы, хлеб, молоко — и покупала на деньги из ее пенсии, а Саша стал приносить хоть и немного, но в подарок, и всегда что-нибудь особенное: йогурт, детское питание, сгущенку. Баба Валя жаловалась на боли в суставах — он привел к ней доктора, который поставил диагноз «артрит» и выписал таблетки. Таблетки не особенно помо­гали, тогда Саша предложил старушке лечь в больницу. Она долго думала и неожиданно согласилась. А за два дня до назначенного срока он пришел и с порога выпалил: «Не хотят класть. Денег просят, — но тут же успокоил:— Еще поговорю с ними. Может, уладится». Прошла еще неделя, но ничего не улади­лось, потому что все теперь очень дорого и старики никому не нужны. Тогда, глядя куда-то поверх ее головы, Саша произнес: «Есть один вариант. В боль­нице должны быть уверены, что за вас заплатят. Врачи сказали: пусть напишет завещание на квартиру — тогда сразу кладем».

В назначенный день приехал нотариус и, побеседовав со старушкой наедине, заверил завещание. «Сказали, что надо лечить на дому, а потом посмотрят, класть в больницу или нет», — сказал ей Саша в следующий раз, и баба Валя уже была рада, что остается дома. Он стал водить к ней попере­менно двух докторов (пусть видят, что старушка болеет и все тут чисто), кото­рые осматривали ее и выписывали лекарства, отмечая, впрочем, что таблет­ки — это только поддержка, чтоб не болело, и что всерьез за таких стариков никто не берется. Хотя завещание лежало у Саши в кармане, на душе у него было неспокойно: то сантехник опять приходил к бабе Вале, хотя она никого не вызывала, то Лариска наговорила ей невесть чего о нем — и кто знает, на что она надеется? Да кто угодно мог прийти и убедить старушку переписать документ. «В соседнем дворе пенсионерка открыла дверь двум электрикам и поплатилась: из квартиры все вынесено, а саму бабку чуть откачали. Жизнь- то нелегкая — ходят вот такие, ищут одиноких!» — Услышав эту новость, баба Валя в тот же день отдала Саше оба ключа от квартиры, чтобы он запи­рал ее снаружи от бандитов. Потом был второй визит нотариуса — оформить доверенность на получение пенсии. Пришел привет от Лариски — записка в двери и номер телефона. Они договорились о встрече и вместе пошли в гости, где, интеллигентный, в белой рубашке, он блистал и перед старушкой, и перед Лариской, — и та успокоилась: за старушкой есть кому присмотреть.

Ночами Саша дежурил в бассейне, а днем продолжал работать квартир­ным агентом. В начале весны он даже привел нескольких покупателей на договор, но за два дня до сделки, обещавшей неплохие деньги, директора агентства арестовали вместе с задатками покупателей и Сашиной зарплатой. Летом Саша написал пару статей в экономический журнал, в котором редак­тором был его одноклассник. Помогая соседу-предпринимателю, съездил в Польшу за партией мобильных телефонов. Осенью, с первыми холодными вечерами, его опять потянуло к нехорошим квартирам — он ходил неделю, вторую, третью, но ничего не выходил, только наткнулся на знакомого уни­верситетского преподавателя, который притворился, что Сашу не знает. Он хорошо представлял себе, что будет делать, когда старушка умрет: отмоет квартиру, сделает косметический ремонт, шесть месяцев до вступления в силу завещания будет квартиру сдавать; потом продаст — и начнется совсем другая жизнь. Но что было делать сейчас? Старушка могла умереть завтра, а могла и через несколько лет — никаких изменений в ее состоянии заметно не было. Каждый раз он приходил к ней с тайной надеждой: как она? нет ли подвижек? Когда он открывал дверь, баба Валя почти всегда лежала в посте­ли или сидела на диване, глядя в окно. «Хочацца трохі пажыць, — повторя­ла она, поднимая на него глаза. — Хаця б вясны дачакацца!» — как будто весной собиралась зажить совсем другой жизнью. Запирая ее на ключ, он проходил пешком по десять, по пятнадцать километров, делая круг за кру­гом по городу, словно пытался вырваться из какого-то своего, внутреннего заточения.