Бхишам Сахни - Девушка с делийской окраины

Дождь лил недолго, а вся проезжая часть улочки превратилась в сплошное месиво. Хотя переулок был выложен кирпичом, ноги скользили по глинистой жиже.

Жена Чаудхри поскользнулась и села прямо в грязь. Тазик и лота слетели в сторону, сумка с инструментом свалилась, следом обрушились бидон и ящик. Крышка бидона откинулась, и желтую жижу вмиг будто посыпали мелом. Через минуту здесь уже снова была сплошная грязь. Держась одной рукой за поясницу, жена Чаудхри с трудом поднялась и, заливаясь горючими слезами, принялась собирать свое имущество. Завернутый в теплую накидку, Раму все еще спал на плече отца. Обе руки у Чаудхри были заняты: в одной он нес спящего сына, в другой — ведро. Конечно, разбуди Чаудхри малыша, то и сам бы мог прихватить побольше, и Раму взял бы кое-что, но Чаудхри не сделал ни того, ни другого — это было ниже его достоинства.

Люди уже двигались по склону сплошным потоком. Скользя по грязи, они шли под проливным дождем, нагруженные домашним скарбом, а рокот моторов все нарастал. Оставив многое у покинутых очагов, добрую половину из взятого багажа люди теряли во время спуска: где-то валялась сломанная кровать, разбитый кувшин, покореженный ящик. Все, что случайно выскользнуло, упало или рассыпалось, поднять или собрать было уже невозможно. Тетушка Ганго — мать Шамо — шла вместе со всеми, прижимая к груди ребенка и придерживая рукой ящик, который несла на голове. Сзади кто-то — видимо, споткнувшись — толкнул ее, она с трудом удержалась на ногах, едва не выронив ребенка, но ящик свалился на землю, крышка отлетела в сторону, одежда вывалилась в грязь, и перепачканные глиной ноги людей через минуту превратили ее в грязные лохмотья. Прижав к груди ребенка, Ганго дико завопила, видя, во что превращается ее достояние: ее красное свадебное сари уже через минуту стало бурой тряпкой, которая комом катилась вниз. Не выпуская из рук ребенка, Ганго бросилась к ящику, пытаясь спасти остатки добра, однако новая волна переселенцев подхватила ее и стремительно понесла вниз.

Тем временем, обогнав всех, кто спешил вниз, Басанти очутилась там, где ломали мазанки, и, дивясь, смотрела на все, что творилось вокруг. Несколько солдат в стальных касках, вскинув на плечо дубинки с металлическими наконечниками, преграждали путь толпе, спускавшейся со склона, и заворачивали ее в узкий переулок слева. На ремне, перекинутом через плечо, на боку у солдат болтались решетчатые деревянные щиты. Их гимнастерки были мокрые, и тонкие струйки дождя стекали с касок. За спинами солдат видны были развалины, торчали потемневшие от времени балки и стропила. Басанти теперь не могла узнать, чьи мазанки стояли на месте этих развалин. Вокруг валялись пустые ящики. В некоторых из них, вероятно, хранили рис: в серой грязи белело несколько зерен. Стена одной мазанки обрушилась, но покривившийся косяк двери каким-то чудом еще держался. На месте печки, выложенной у входа, осталась груда обгорелых кирпичей. Подняв глаза, Басанти увидела на стене мазанки, что стояла чуть правее, двух солдат: железными ломами они крушили крышу. Солдат внизу, тоже вооружившись ломом, первым делом развалил печку, потом принялся долбить стену. На белой стене синей краской были нарисованы два больших танцующих павлина. Это была мазанка Вишну. Такие павлины, большие, красивые, с гордо распущенными хвостами, были только у него на стене, на других изображались либо скачущие кони с седоками, либо слоны.

— Это же дом Вишну! — неожиданно вырвалось у Басанти. — Зачем же вы ломаете его?

В тот же момент орудовавший ломом солдат резко повернулся к ней и, оскалив зубы, пробуравил ее злыми глазами.

— А ну-ка дуй отсюда, собачье отродье! Не то я сейчас объясню тебе зачем!

Басанти испуганно попятилась.

Тем временем солдаты уже принялись ломать соседнюю мазанку, а полицейские пошли дальше вверх по переулку. Неожиданно у следующей мазанки стала собираться толпа.

— Эй, Мехру! — закричала стоявшая рядом с Басанти женщина, протягивая к нему руки. — Ты что ж, сукин сын, сам свой дом решил сломать?

На крыше мазанки стоял человек в драной рубахе и широких полосатых штанах, волосы у него были всклокочены. Тяжелой лопатой он ломал крышу своего жилища.

— Свой же дом собственными руками развалить решил, сукин сын! — послышалось из толпы. — Ни стыда у человека, ни совести! И проказа таких не берет…

— Какое ж это свое? — огрызнулся человек на крыше. — Теперь все — казенное!

— Так ты же своими руками дом-то строил! — выкрикнул кто-то из толпы.