Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— Это уж мое дело… Бери «вилку»! — сердито ответил Матцев.

— Нет, мое! — Павлушин цепко схватил его за плечо и повернул к себе. — Ты меня понял?

Матцев опешил, удивленно уставился на Андрея. Они молча глядели друг на друга некоторое время, словно каждый ожидал от другого действия или проявления слабости. Владик понял это, усмехнулся над собой–чудак! — и сбросил со своего плеча руку Павлушина.

Вечером Колунков лежал на спине на нарах, подстелив под себя, как обычно, спальный мешок. Он закинул ногу на ногу, постукивал носком в шершавое бревно низкого потолка, дергал струны гитары и тихонько напевал что–то себе под нос. Олег не любил выходные дни и те вечера, когда не валился в постель от усталости. Нужна была работа, работа или сон, лишь бы не думать, лишь бы не вспоминать. Спалось хорошо тогда, когда ныли мышцы. Сегодня он весь день укладывал утеплитель между стенок палатки. Работа кропотливая, но физически легкая… И снова вставала перед ним прошлая жизнь. Вспоминалась Леночка, стояло в голове почему–то одно утро после очередной ссоры. Ссорились они исключительно по вечерам, вернее не ссорились, а скандалили, пошло скандалили, мерзко! В то утро он не позавтракал, после ссор еда в рот не лезла, выскочил на улицу и нырнул в полупустой автобус. Квартира Леночки была на окраине города. Олег сел у окна и провел ладонью по холодному запотевшему стеклу. Стали видны проплывавшие мимо деревья.

Стоял октябрь. Дни были пасмурные. Из серых низких туч иногда начинал сеять липкий ленивый дождь. И в тот день с утра сеяло и сеяло сверху бесконечно и нудно. В автобусе тихо. Люди входят молча. Когда автобус притормаживает на остановках, на Колункова падают крупные капли, просочившиеся где–то сквозь крышу, но Олег не замечает этого. Он ежится на сиденье и грустно смотрит на мокрый асфальт с ярко–белой линией посередине, на почерневшие деревья с редкими желтыми листьями на ветвях, на хмурые стены домов с тусклыми стеклами окон. На душе у Колункова тоже пасмурно и тоскливо…

Поссорился он с Леночкой из–за денег. Работала жена продавцом в универмаге, в обувном отделе. Днем она продавала женские сапоги на «манке», австрийские. Продавцам разрешалось брать по паре себе. Леночка в сапогах не нуждалась, но, как обычно, взяла, надеясь выручить при перепродаже полсотни сверх цены. Но, как на грех, явилась бывшая одноклассница, явилась, конечно, к шапочному разбору, и начала канючить у Леночки. И пришлось ей потерять двадцатку из запланированных. Пришла она домой огорченная и пожаловалась Колункову. Нет бы посочувствовать ей, посопереживать, а он брякнул:

— Нашла из–за чего расстраиваться!

— Да, тебе–то все равно! Тебе наплевать, откуда у нас денежки берутся…

— Я тоже работаю, — огрызнулся Олег.

— Ты работаешь, работаешь на одни алименты! Много наработал…

— Я свои деньги честно зарабатываю! — перебил Колунков и сразу пожалел, что произнес эти слова.

Глаза у Леночки сузились, тонкие брови взметнулись, на щеках проступили злые ямочки — и началось. Что только не было брошено в его лицо? Начала она с того, что с ехидством припомнила, что приняла его нищим… Каких только слов о себе не услышал он! Обидеть, уязвить словом Леночка умела. Она находила такие слова, от которых темнело в глазах у Колункова, и он еле сдерживался, чтобы не ударить ее, заставить замолчать. Он отвечал ей, тоже старался побольней уколоть. И было обидней из–за этого… Вспомнилась первая жена Василиса. Нечастые размолвки с ней никогда не были так грязны, так обидны. Там все было проще и легче. А поступил с ней Колунков жестоко: бросил с трехлетним сыном Дениской, сбежал… Тогда ему казалось, что Василиса не понимает его, что у них разные интересы, его успехи и неудачи не волнуют ее и что рядом с ней он обречен на вечное одиночество. А сейчас перед ним проходят дни, проведенные с Василисой, и кажется, не было лучше дней в его жизни. «Нет гибели тому, что было, чем жил когда–то! Нет разлук и потерь, пока жива душа, пока жива память!» Как хорошо! Как верно! Вспоминается сын Дениска, вспоминается, с какой тревожной радостью ожидали они его рождения. Как бережен, как нежен был он тогда с Василисой!.. Как там теперь сынишка? Забыл ли о нем? Зовет ли папой нового отца? Когда Колунков узнал, что Василиса вышла замуж, ему вдруг стало легче, будто бы часть вины перед ней отпала. Жизнь у нее теперь устроена. Вскоре у Василисы родилась дочь, и он решил, что, слава Богу, теперь все, отгоревала она, теперь он забыт. Да и помнила ли она о нем? — думалось порой. А не все ли равно? Теперь и ему забыть можно! Но почему же не дают покоя слова: «Здравствуй, чужая милая! Та, что была моей…»