Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— Цыпленочек опять заговорил, — ласково засмеялся Звягин, поворачиваясь к Гончарову. — Долго он что–то не разговаривал. Бывало, каждую ночь вспоминал…

— Уставал сильно, — также ласково отозвался бригадир.

— О ком он так? — спросил Андрей.

— По сыну тоскует… Должно, опять во сне увидал… — Колунков замер, уловив запах одеколона, раздул ноздри и начал нюхать воздух, застыл, как охотничья собака, неожиданно почувствовавшая впереди запах птицы. Он глянул вниз и пошарил глазами по землянке, задержался на брезенте. Он подумал, что запах одеколона идет оттуда, потом увидел, как Павлушин растирает щеки ладонью, а в другой руке держит пузырек с одеколоном. Из–за брезента послышался Анютин смех. Андрей поморщился, закрутил пробку, сунул пузырек и бритвенный прибор в рюкзак и затолкал его под нары. Колунков с нежной улыбкой наблюдал за ним, словно молодой отец за игрой своего малыша, затем задумчиво почесал небритую щеку, усмехнулся, громыхнул пальцами по струнам и запел:

— Что ты заныл? — перебил его Борис Иванович, снова отрываясь от книги, читать которую было скучновато. В ней было много непонятных слов. Это раздражало. — Казенный дом да казенный дом! Воешь, как кобель на луну. Спел бы что–нибудь стоящее!

— Он по казенному дому тоскует, — пояснил Звягин, намекая на то, что Колункова, как алиментщика, разыскивает милиция.

— Это коту ясно… Найдут — упекут! — поддержал Звягина Ломакин.

— Всё! Агушки! Мат созрел! Пятнадцатый ход и ку–ку! — воскликнул Звягин, радостно потирая колени и покачиваясь.

— Давай еще! — требовательно попросил Сашка, разгоряченный проигрышем.

Они начали расставлять шахматные фигуры.

Андрей, чувствуя, что настроение у Колункова благодушное, спросил:

— Ты что, действительно три раза был женат?

— Сколько раз — одному Богу да ему известно… Только у трех жен его дети растут, — ответил за Олега Звягин.

— Да! — воскликнул Андрей. — И все подали на розыск?

— Первой нет среди них! — отозвался Колунков.

— Почему?

— Первая жена у меня Василиса Прекрасная! — Колунков повесил гитару на сучок стойки нар.

— А почему же ты тогда удрал от нее, от Василисы Прекрасной? — удивился Андрей.

— Потому, что я не Иван Царевич!

Транзистор мурлыкал что–то себе под нос на коленях у Сашки, потом на мгновенье затих, и в землянку широко вплыли звуки гармошки. Сашка, не глядя, нащупал ручку настройки транзистора и перевел на другую волну.

— Вернись назад! — вскрикнул Андрей, — Вернись!.. Я страх как люблю гармошку, — пояснил он.

Сашка послушно и безразлично нашел прежнюю волну.

— Я и сам когда–то неплохо играл, — сказал Павлушин, слушая вальс.

— В далекой молодости, когда еще в девках был, — продолжил за него Звягин.

— Да, еще до армии… В деревне! — Андрей откинул край спального мешка, взял книгу и общую тетрадь и полез на нары. Нужно было браться за контрольные работы. Две он написал еще в поселке. Осталось три.

Брезент в углу колыхнулся, прошуршал, и появился Матцев. Он, позевывая, лениво подошел к шахматистам:

— Какой счет?

— Большой! — даже не взглянул на него, неприветливо ответил Звягин. В последнее время он не скрывал неприязни к Матцеву. Ему не нравились ухаживания Владика за Анютой. Звягин не любил бабников. Второй год он жил вдали от семьи. Иногда, чаще по ночам, после того, как услышит какую–нибудь грязную историю, связанную с женщиной, он начинал думать нехорошее и о своей Вале. Как она там ведет себя? Не загуляла ли? Он–то здесь и не подумал ни разу ни oб одной, хотя мог гульнуть. Вспоминалось в такие ночи, как Валя шутила при нем с кем–нибудь из его друзей, как отзывалась с одобрением о ком–то из мужиков.

Утром Звягин писал жене, чтобы она была осмотрительней, не дай Бог, если кто скажет о ней плохое, не дай Бог! Валя на такие письма обижалась. Звягин извинялся, объяснял, что писались те слова под настроение, что он скучает по ней, по детям, и, бывает, приходят всякие мысли.

Матцева задел тон Звягина, но он не показал вида, постоял возле игроков, снова зевнул, скучно, мол, с вами, и отвернулся, чувствуя в душе раздражение. Недовольство собой возникло у него сразу после ужина, когда он, затоптав костер, спустился в землянку и не увидел в ней ни Павлушина, ни Анюты, вспомнил дневной конфликт с Андреем и с беспокойным сердцем выскочил наружу. У входа остановился, спрашивая себя, что с ним. Неужели очередная глупость? Ведь убедился, убедился же сам, что с женщинами ничего серьезного не может быть, что только легкие отношения не приносят боли! И опять! Пусть хоть с медведем гуляет! Все равно это неизбежно. Вряд ли есть на земле хоть одна искренняя и правдивая женщина. Притворство дано женщине от рождения. А раз дано, то не надо осуждать, что она им пользуется.