Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Владик вернулся в землянку и начал стряхивать со спального мешка песок, насыпавшийся со стены, чувствуя себя так, словно ему только что сообщили неприятную новость. Кто–то легонько хлопнул его по спине. Владик раздраженно выпрямился и увидел позади себя Анюту.

— Пропусти! — сказала она весело. — Встал, как медведь. Всю землянку загородил.

Матцев глупо улыбнулся, прижался к нарам, пропустил девушку и спросил:

— В гости можно на чаек?

— Заходи… Сейчас торт приготовлю, — пошутила Анюта.

— А на бутылку? — спросил сверху Колунков. Он уже лежал на своей постели,

— Только со своей.

— Ну-у! Тогда я к вам не ходок! — притворно разочаровался Олег.

А Владик нырнул за брезент вслед за Анютой. Разговаривал он с девушкой, как всегда, шутливо, но все время почему–то чувствовал, что делает что–то не так, как надо бы. Настроение портилось. Посидел с полчаса Матцев, снисходительно чмокнул Анюту в лоб и сказал:

— Спи… Завтра рано вставать.

И вышел. А тут Звягин! Владик уже заметил, что он не скрывает неприязнь. Матцев отошел от шахматистов к своим нарам и взглянул на Павлушина, который сидел наверху рядом с лампой, засунув ноги в спальный мешок, опирался спиной о стойку нар и читал. На коленях у него лежала раскрытая общая тетрадь и ручка.

— Пионер уроки учит, — произнес Матцев насмешливо, стараясь задеть Андрея. Он слышал, как Андрей говорил, что его из института выперли. — Не училось на «большой земле»… И «бабки», и диплом подавай. Так, что ли, Пионер?

Павлушин промолчал, будто не слышал.

— На очное поступать труднее, — сказал Ломакин.

— Он поступил бы. У него медаль после школы!

— А что же ты сам не захотел учиться? До третьего ведь курса дошел, — не выдержал Андрей.

— Не интересно мне это, Пионер! Скукота!.. Это ты каждой шишке еловой радуешься, а мне уж и тайга приелась до смерти. Ехал с вами, думал, новенького что увижу. Но и тут скукота! — Матцева вдруг понесло, начало выплескиваться раздражение. — Звягин меня заинтриговал поначалу, а пригляделся — типичный куркуль! Я думал, он идею в себе носит, а у него внутри кубышка с деньгой!

— Кубышка как таковая меня не интересует, — спокойно ответил Звягин и заговорил медленно, словно сам с собой. Глядел он на шахматную доску. — Я за деньгами сюда приехал и не скрываю этого! Поработаю еще малость и домой! Домишко у меня есть. Хозяйство тоже. Машину заведу и буду жить по–человечески! Я хочу прожить жизнь в достатке… Чтобы ни в чем ни себе, ни детям не отказывать… Хватит с меня того, что я в детстве вместо ботинок в галошах на босу ногу в школу ходил, босиком туда не пускали! Молока вдоволь не пил…

— Во, видали! Я говорю, куркуль, типичный куркуль! Подамся я, видно, к бичам. Ну вас к чертовой матери! Там хоть люди интересные есть!

— А обо мне ты что думаешь? — усмехнулся Андрей.

— Ты — Пионер, и этим все сказано! Немало и таких повидал. Газет начитался, наслушался шелухи разной, и подавай тебе романтику на тарелочке. Прижмет мороз — первым рюкзак под мышку подхватишь и домой, к маменьке. Там легче книжечки почитывать…

— Я все время предполагал, что ты человек поверхностный, — сказал Андрей. — Видать, не ошибался! Глубже надо смотреть! Глубже! А ты по поверхности скользишь, пену одну видишь, от того тебе и скучно. Никакой я не романтик! Хотя ничего плохого в романтике не вижу. Я скорее всего рационалист! Но это не мешает мне красоте таежной удивляться… Только тупой не видит красоты здешней!.. А ехал я сюда не за романтикой и четко представляю, что мне нужно… Здесь каждый человек на виду: были бы способности, а проявить их не трудно! Я рожден организатором..! Пока я получу диплом, а у меня уже и опыт, и авторитет будет!

— Тебе надо было на БАМ ехать, — сказал Ломакин. — Там бы на тебя скорей внимание обратили!

— И над этим я думал, — повернулся к бригадиру Андрей. — Лет пять назад я бы туда махнул. А теперь нет! Здесь не менее грандиозная стройка, но она как бы в тени БАМа, и проявить себя здесь можно быстрей… А ты — романтика, мороз! — вновь обратился Павлушин к Матцеву, — Не испугаюсь я морозов! Не испугаюсь!

— Но и высоко не взлетишь! — по–прежнему насмешливо произнес Матцев. — Слишком ты нетерпеливый, трепыхаешься все. Окрутит тебя какая–нибудь бабенка, вроде Анюты, и крылья свесишь!

— Не будет этого! Не будет! Холостяком я, конечно, не собираюсь оставаться. Может, даже женюсь пораньше, чтобы время на девчат не тратить!

Павлушин заканчивал говорить, жалея, что не выдержал и раскрылся, ляпнул о тайных мыслях, с которыми ехал в Сибирь. Зря! Глупо!