Андре Асиман - Назови меня своим именем

Не слишком вдумчивый читатель людских душ посчитал бы мое постоянное отрицание отчаянной попыткой скрыть неодолимое влечение к Кьяре.

Более проницательный наблюдатель, однако, угадал бы в нем занавес, скрывающий правду другого рода: можешь отдернуть его на свой страх и риск, но поверь, лучше не знать, что там. Возможно, лучше вообще уйти, пока есть время.

Если у него уже возникли подозрения, я должен был постараться лишить его любых зацепок. Если же он не догадывался ни о чем, мои сбивчивые ответы вряд ли могли открыть ему истину. В конечном счете пусть лучше думает, что мне нужна Кьяра, чем продолжит развивать тему и уличит меня во лжи. Молчанием я признался бы в том, в чем сам еще не разобрался, если вообще существовало что-то. Молчание поведало бы о моих плотских желаниях явственнее, чем самые красноречивые слова, отрепетированные заранее. Я бы залился краской смущения, от чего смутился бы еще сильнее, стал что-нибудь мямлить и окончательно смешался бы. И что было бы со мной тогда? Что он сказал бы?

Лучше прекратить все сейчас, думал я, чем еще один день обманывать себя ложными обещаниями попробовать еще раз после .

Нет, лучше пусть он ничего не узнает. Я это переживу. Я смогу жить с этим и дальше. Меня даже не удивило, с какой легкостью я согласился на это.

И все же иногда, безо всякой причины, вдруг наступала минута душевной близости, и слова, которые я жаждал сказать ему, готовы были сорваться у меня с губ. Минуты зеленых плавок, как я их называл, хотя вскоре моя цветовая теория перестала работать и уже не гарантировала отзывчивости в «голубые» дни или неприятностей в «красные».

Нам нравилось обсуждать музыку, особенно когда я усаживался за фортепиано. Иногда он просил меня сыграть что-нибудь в той или иной манере. Ему нравилось, как я объединял двух, трех, иногда четырех композиторов в одной пьесе собственной аранжировки. Однажды, в один из ветреных дней, когда никому не хотелось идти на пляж и даже сидеть снаружи, Кьяра начала напевать популярную мелодию и все собрались вокруг фортепиано в гостиной, пока я исполнял вариацию Брамса на моцартовскую тему из этой самой песни.

– Как ты это делаешь? – спросил он меня однажды, лежа в раю .

– Иногда, чтобы понять автора, нужно поставить себя на его место, влезть в его шкуру. Тогда все произойдет само собой.

Мы снова разговаривали о книгах. Я редко беседовал о книгах с кем-то, разве что с отцом.

Или о музыке, о философах-досократиках, об американских университетах.

Или приходила Вимини.

Впервые она появилась в то утро, когда я исполнял свое переложение последних вариаций Брамса на тему Генделя.

Ее голос раздался в густой тишине утреннего зноя.

– Чем занимаешься?

– Работаю, – ответил я.

Оливер, лежавший на животе на бортике бассейна, поднял взгляд. По его спине меж лопаток стекал пот.

– Я тоже, – сказал он, когда она обернулась к нему с тем же вопросом.

– Вы разговаривали, а не работали.

– Никакой разницы.

– Как бы мне хотелось тоже работать. Но никто не дает мне никакой работы.

Оливер, не встречавший Вимини до этого момента, растерянно взглянул на меня, как будто хотел узнать правила этой беседы.

– Оливер, это Вимини, наша ближайшая соседка.

Она протянула ему руку, и он пожал ее.

– У нас с Вимини дни рождения в один день, только ей десять лет. Еще Вимини – гений. Это ведь правда, что ты гений, Вимини?

– Так все говорят. Но мне иногда так не кажется.

– Почему это? – поинтересовался Оливер, стараясь, чтобы его тон не звучал покровительственно.

– Со стороны природы было бы насмешкой сделать меня гением.

Оливер пришел в еще большее замешательство.

– То есть?

– Он не знает, да? – обратилась она ко мне.

Я покачал головой.

– Говорят, я не проживу долго.

– Что ты такое говоришь? – Полнейшее непонимание на его лице. – Откуда ты знаешь?

– Все знают. У меня лейкемия.

– Но ты такая красивая, и выглядишь совершенно здоровой, и умная к тому же, – запротестовал он.

– Как я и сказала, насмешка природы.

Оливер, который теперь сидел, упираясь коленями в землю, выронил книгу из рук.

– Ты мог бы зайти как-нибудь и почитать мне, – предложила она. – Я неплохой человек, и ты вроде тоже. Что ж, пока.

Она перелезла через ограду.

– И прости, если чересчур напугала тебя.

Было видно, как она пытается сгладить эффект, произведенный своими словами.

Если не музыка, то появление Вимини в тот день хотя бы на несколько часов сблизило нас.