Андрей Бинев - Тихий солдат

В самом начале 1943 года приказом Наркома обороны были введены давно забытые и даже презираемые когда-то погоны. В штабах, в тыловых интендантствах первыми надели новую форму, и полевую, и караульную, и даже выходную, парадную. Вместо грубых рубах свободного крестьянского покроя появились аккуратные гимнастерки с пуговицами на вороте и на груди, да еще с накладными карманами. Окончательно исчезли буденовки, их сразу после финской кампании стали заменять пилотками, появились новые фуражки, а зимой – шапки-ушанки у рядового и командного состава и папахи у полковников и генералов. Средний командный состав обувался уже в хромовые сапоги, а рядовой либо оставался в ботинках и обмотках или, в лучшем случае, в грубой кирзе. Но самое главное – командиры стали называться офицерами, красноармейцы солдатами или бойцами. Генералы, правда, появились еще в сороковом.

Павел по распоряжению своего командования уже 16 января, на следующий день после приказа наркома был переодет в ту самую новую форму, в теплую зимнюю гимнастерку, ботинки с обмотками (кирза ему не досталась – не завезли еще на склад), в шапку-ушанку и новую серо-коричневую шинель, грубую, но теплую. Ему было очень жаль расставаться с той, похожей на кавалерийскую. Он отнес ее на Ветошный и там спрятал в стенном шкафу, на кухоньке. На зеленых Пашиных погонах с бордовым кантом появились по три лычки, что означало – сержант-пехотинец. Поясной ремень тоже заменили на кожаный, с простой, открытой пряжкой. Павел смотрел на себя в зеркало и удивлялся – совсем другой человек перед ним. Какой-то чужой. На улицах старики оглядывались на новую форму, особенно офицерскую и кто довольно, а кто с презрением, цокали языками. Кому-то погоны и гимнастерки напоминали нечто ностальгически близкое, а кому-то – ненавистные годы царского времени и гражданской войны.

Павлу вернули винтовку и приказали стоять на часах только с ней, без револьвера на поясе – как положено по уставу. Капитан Стирмайс, которому очень шла новая форма, стал еще более надменным. Он постоянно придирался к тому, что у Павла то воротник расстегнут под подбородком, то клапан кармана загнут, то ремень недостаточно натянут. Заставлял дважды в день чистить обувь, но особенно внимательно, прицеливаясь глазом с обратной стороны, всматривался в ствол винтовки: резко, с удовольствием вслушиваясь в смачный щелчок, отводил затвор и вертелся с винтовкой к свету так, чтобы тот попал в ствол по-возможности более глубоко, а потом всегда недовольно крутил своей красивой головой. Остальные офицеры охраны только с усмешкой поглядывали на Стирмайса, но перечить ему или останавливать не решались. Все-таки он считался старшим в охране, как когда-то Саша Пантелеймонов, так и не доживший до новой формы.

Маршал лютовал все больше, и уже даже на трезвую голову. Ему понравилось срывать погоны со старших офицеров за малейшую действительную или надуманную провинность. Казалось, он наслаждался тем, о чем мечтал всю свою жизнь – сорвать погоны! Скандалил по-прежнему громко, все чаще рукоприкладствовал.

Зная за ним эту привычку, Стирмайс требовал от часовых самым внимательным образом обыскивать приходивших к маршалу офицеров. Неравён час, кто-нибудь из них озлится и пальнет между глаз старому кавалеристу за его казацкую несдержанность! Генералов уважительно, ненастойчиво обыскивали лишь офицеры. Да те и сами клали на стол в приемной личное оружие и с трепетом заходили к маршалу.

В апреле 43-го случилось то, что окончательно изменило жизнь Павла Ивановича Тарасова. Закончилась одна часть его солдатской жизни и началась другая, самая странная и самая горькая.

Утром маршал был в приподнятом настроении. Он весело расхаживал по приемной и по привычке грубовато подшучивал над двумя адъютантами, молодыми офицерами, навязанными ему кем-то сверху, подмигивал старой своей, сухой, как серая бумага, машинистке Анне Марковне и даже Павлу, стоявшему по обыкновению у дверей на посту с винтовкой.

Буденный выразительно посмотрел на заглянувшего в приемную Стирмайса и заговорщицки скосил глаза на кабинет. Тот пошленько усмехнулся, кивнул и тут же исчез. Через пятнадцать минут появилась Галя из буфета, в белом передничке и в белом же гофрированном кокошничке. Она везла впереди себя тележку на колесиках и взволнованно краснела. Все уже знали, что на тележке, прикрытой крахмальными салфетками, лафитничек с коньячком, баночка с красной и баночка с черной икоркой, маслице, балычок дальневосточный и еще что-нибудь аппетитное. Однако самой аппетитной из всего угощения была Галя – среднего росточка, но на длинных стройных ногах, крутобедрая, с высокой пленительной грудью, блондинка, да еще с глубокими карими глазками и с кокетливым румянцем на кругленьких щечках.