Андрей Бинев - Тихий солдат

– Паша! – растерянно произнес старик и тут же выронил из подмышки костыль, тот звонко ударился о стену в коридоре и грохнулся ему за спину, на пол.

Павел удержал старика, обхватив его вокруг узкой, слабой груди. Правая нога старика со свободно висевшей штаниной мягко уперлась Павлу в колено.

– Куприян! Ты? – выдохнул Павел, пытаясь унять дрожь.

– Не узнал, земляк! – Куприян свистел, выдавливая хриплые звуки из легких, – Я и сам себя не узнаю! Был разведчик, стал калека!

– Да что ж мы…тут! – вскрикнул Павел, не выпуская из рук тщедушного тела.

– Костыль подними, – мрачно распорядился Куприян, – Да не бойся ты! Я пока за стену подержусь. У меня руки целые…, пальцы вот только… Да я ими даже козьи ножки крутил! А ты как думал! А на лоб не гляди, что с дырой! Это меня уже в госпитале шарахнуло… Осколком, прямо на столе у хирурга! Хирурга убило! Живот вырвало, с кишками! Понял, каков я? Живучий! Вокруг меня всех в клочья, а я всё небо копчу!

– Куприян, Куприян! – шептал Павел, не в силах выпустить его тело из рук.

– Чего там! Живой! Ты как ушел тогда с мельницы, так я еще маленько поотстреливался. Мне ж гранатой еще при тебе ногу-то попортило и пальцы вот…, а в легких ихняя пулька до сих пор сидит. Слышишь, как она свистит падла? Приветы от них шлет! Из плеча-то две вынули, а из легких боятся. Говорят, нельзя…

Тарасов рывком поднял Куприяна на руки, точно ребенка, и понес его на свет в ближайшую дверь в коридоре. Он наступил в сумраке на костыль, зашатался, но все же удержался на ногах.

– Легкий ты, Куприян! Будто без костей…

– Так во мне их теперь меньше! – зашелестел хитрым смешком Куприян и тут же закашлялся. В груди у него страшно клокотало что-то очень влажное и тяжелое.

Тарасов ввалился со своим грузом на руках в небольшую комнатку. Заметив краем глаза высокую незастеленную кровать с белыми металлическими шарами на высоких углах, бережно уложил в нее Куприянова.

– Это ж Клавкина с Василием! Я в другой комнате живу. Да, ладно! Тащи костыль! Дальше я сам, земеля! Хоть и калека, да мужик же! Младший лейтенант Куприян Аркадьевич Куприянов, в полной отставке. Два боевых ордена и медаль. Всё чин-чинарем, Паша! Разведчики мы…

Сели на крохотной кухоньке. Павел вынул из фибрового чемоданчика, с которым приехал, «поллитровку» и заговорщицки подмигнул Куприяну. Тот довольный оглянулся зачем-то на дверь, хотя в квартире никого, кроме них, не было.

– Сестра не любит, когда я это…

– Так она ж намекнула, что купит со свиданьицем…

– Может и так, а все-таки лучше сейчас, поскорее, а то будет коситься… Да и Васька явится, одним глотком все р-р-раз и того! – Куприян рассмеялся и потер ладонь о ладонь, на одной из которых не хватало трех пальцев.

Он очень быстро захмелел, сжал кулак на здоровой руке и грохнул им о стол, на котором подскочила нехитрая закуска: желтоватый кусок сала с толстой кожей, на которой остро торчала щетина, обломанная горбушка черного «орловского» хлеба и тарелка с квашеной капустой.

– Сталин у них во всем виноват! Виноват, что войну выиграл, что врагов разогнал…и немцев, и наших…, родных сволочей! Виноват, что на людей глядел, как на деток своих…, за то и наказывал, за то и миловал, как батька! Во всем виноват! А они…черти лысые! Сволота!

Он набычился и, соскользнув кулаком со стола, опрокинул на пол сало, таявшее на грубой, промасленной оберточной бумаге. Павел быстро нагнулся, поднял сало с пола и заботливо подул на него, выдувая соринки. Но Куприян стремительно выхватил сало у него из рук и с раздражением швырнул на стол.

– Ты оставь это! Нет, ты мне скажи, старший сержант Тарасов… Как разведчик разведчику… Ты ж моим заместителем был… Мы с тобой и в разведку, и в бой, как один человек ходили…, ни хрена не боялись! Вот ты мне сейчас, как тогда…, как будто в последний раз, как будто в бой… скажи, хорош Сталин или такой, как этот, черт лысый, блажит? Хорош или плох? Ну, чего молчишь-то! Мы ж кричали… «за Родину, за Сталина»! Сколько ребят полегло! Земля им пухом! Ну, говори!

Павел отвернулся к окну и угрюмо задумался – для него тот человек не был в последние годы ни хорошим, ни плохим. Он ему служил, служил верой и правдой, и готов был сложить голову за него, если бы потребовалось. Но не потому, что думал о нем хорошо, а потому, что иначе было нельзя. Просто невозможно было иначе! Он никак не мог забыть ту последнюю встречу в коридоре.

Первый же их разговор почти вылетел из памяти. За ним ведь последовали такие страшные события в его жизни, что та встреча мерцала как сон – вроде было, а вроде и нет. Но встреча в коридоре Кремля на втором этаже въелась столь глубоко, что при каждом воспоминании о ней мороз шел по коже. И рука его на кобуре, и глаза, недобрые, опасные, и особенный запах от него, и издевательский смешок Буденного в стороне. Совсем не тот это был человек, который представлялся ему даже после первой встречи, не говоря уже о тех фантазиях, что приходили ему в голову, когда он шел в отдел кадров мимо кремлевских стен, еще не зная Маши, и даже не представляя, как обернется его жизнь.