Андрей Бинев - Тихий солдат

Полуторка остановилась с краю от воронки. За ней скрипнула тормозами легковая машина. Тарасов с досадой подумал, что если не прикроют вездеходик брезентом, то коробки непременно намокнут и всё, что есть в них, может пропасть.

Он обернулся к младшему сержанту и сказал, как будто прося:

– Вы бы натянули на немецкий автомобиль брезент…, он у нее там…сзади должен быть… А то пропадет все… Жалко же!

Младший сержант стрельнул недовольно глазами в Павла, но, уже соскакивая из кузова полуторки на край воронки, хмуро крикнул в сторону легковой:

– Марков! Твою мать! Чего зенки пялишь, закрой брезентом свою авту…! Видишь, добро дождем заливает! Сам сообразить не можешь? Наберут дураков в войска…

Судя по тому, как Марков засуетился, даже не огрызнувшись, младший сержант имел свой особый вес в этой мрачноватой компании. Павел сразу отметил это про себя.

Впереди всех к дому быстро шел, широко вышагивая, капитан, за ним – Павел, далее, пригибаясь, со связанными за спиной руками, Альфред, а потом один за другим торопились, разбрызгивая воду вокруг себя, остальные солдаты.

Капитан обернулся и бросил младшему сержанту, шедшему сразу за Альфредом:

– Охранение выставь! Мало ли чего!

Тот лихо козырнул и исчез в темноте, кинувшись к хвосту небольшой, промокшей насквозь солдатской колонны.

– Пришлый…, слышь, Пришлый, …Григорий! – услышал Павел его голос уже откуда-то сзади, – Тут останешься…, вон в полуторку полезай…, до двух часов ночи. Не спать, Гриня! Тебя потом Коробков сменит.

Кто-то что-то недовольно пробурчал. Павел подумал, что на немецкий маскарад это уж никак не похоже и немного даже успокоился.

Большой дом был в действительности старым, уютным замком средних размеров, в котором еще до войны жил местный барон с сыновьями. Однако барон тот оказался человеком строптивым, и с нацистами почему-то сильно конфликтовал. Один из его сыновей, самый младший, служил в саперных частях вермахта, а двое других, старших, бежали еще в тридцать девятом году в Англию на роскошной яхте, принадлежавшей семье. Род этот имел кровные связи с русскими аристократами, из старых еще, царских времен; барона с сыновьями тут даже прозвали «Иванами»; к ним постоянно ходили за помощью литовские и польские рыбаки, когда их прижимала немецкая администрация. Тронуть старого ворчливого барона не смели из-за того, что его покойная супруга была дальней родственницей самого Кальтенбруннера. Но все же после какого-то очередного скандала, возникшего из-за казни троих польских рыбаков, якобы укравших у немцев улов, барона арестовали. Он заступаясь за поляков, ворвался в кабинет к начальству военной полиции и ляпнул что-то о животной тупости нацистов. Да еще добавил, что осталось им совсем немного до прихода сюда англичан или русских. Барона тут же отправили в концлагерь, в Аушвиц или, как его тут еще называли, Биркенау, а у него в замке, в подвале, в ночь ареста, нашли две большие семьи литовских евреев, которых он, оказывается, долго скрывал. Этих погнали следом за бароном. Вообще, та история была какой-то очень странной, потому что накануне той ночи из дома барона исчезла почти вся его прислуга, кроме литовца-мажордома.

Случай этот был в конце сорок третьего года, в декабре, под самое рождество. Каким-то образом здесь остался управляющим старый одноглазый литовец и то лишь потому, что его сын служил в Вильнюсе в гестапо простым водителем. А в начале сорок пятого и этот литовский сын, водитель, бежал к русским, прихватив с собой двух пьяных в стельку старших офицеров из гестапо, и сдал их тепленькими. В это время тут уже шли тяжелые бои, и немцам стало ни до старого замка, ни до литовского управляющего. Да и не нашлось другого хозяина.

Весь поселок, окружавший замок, тоже принадлежал барону. Жили в нем в основном литовцы и поляки, и еще три или четыре немецких семей из рыбаков. Теперь все с нетерпением ждали возвращения из лагеря старого барона или, по крайне мере, тех его сыновей, которые бежали в 39-м году к англичанам.

Всё это, краснея и волнуясь, на хорошем русском языке, лишь со специфичным акцентом, торопливо рассказывал капитану и его солдатам одноглазый управляющий, мажордом. Павла усадили за длинный стол рядом с младшим сержантом, а Альфреда, наскоро накормив вяленой рыбой и развязав, наконец, руки, отправили ночевать в тот винный подвал, в котором почти полтора года жили евреи.

После плотного ужина с той же рыбой и даже с хлебом домашней выпечки, а еще немецкого шнапса, все разомлели. Капитан заметно подобрел, искоса взглянул на Павла и даже позволил себе легко улыбнуться: