Андрей Бинев - Тихий солдат

С капитана даже не сняли шинели: на ней не было ни капельки крови, вся она стекала в бриджи и, видимо, вовнутрь тела. Через двадцать минут машина, на которой его везли и с помощью которой догоняли эшелон, затормозила у штаба дивизии, расположенного ближе всего к вынужденной остановке эшелона. Оттуда уже летела телефонограмма о том, что капитан захвачен, что он живой.

Капитан сидел в комнате, окруженный четырьмя смершевцами, уже без шинели и без гимнастерки. Он был бледен, молчалив. За его спиной стоял пригнувшись, военврач, пожилой, седой человек в круглых учительских очках и с седенькой, остренькой бородкой.

– Мне бы санитара какого позвать, – недовольно бубнил он, обкручивая бинтами худое тело капитана, – Вот же пулька! Ее оперировать надо. Помрет же! Внутреннее кровотечение… Легкое пробито, должно быть… И ребро, вроде…

– И так сойдет! – грубо ответил старший лейтенант, – Не велик гусь! Один хрен, к сосне!

Вдруг дверь широко распахнулась и в комнату ворвался новый командующий Василевский. Его назначили из Москвы уже через полтора часа после убийства Черняховского. Офицеры, все, кроме капитана, развернулись к нему лицом и вытянулись. Старший лейтенант порозовел и, вскидывая руку к козырьку, шагнул вперед. Он пытался побойчее доложить, но командующий раздраженно отмахнулся. Василевский кивнул головой на капитана:

– Этот?

– Так точно, – гаркнул старший лейтенант, не опуская руки от козырька.

Капитан смотрел на Василевского исподлобья, не морщась и как будто ни на что уже не надеясь. Оба молчали.

– Товарищ командующий, – вдруг заскрипел военврач и нервно стянул с лица очки, – прикажите доставить его в госпиталь…, немедленно… Видите ли…, операция…

Василевский отвел взгляд в сторону, развернулся на каблуках и сделал шаг за порог, потом вдруг повернул немного голову влево и приказал сухо:

– Какая к черту операция! Добейте сволочь!

За окнами, очень далеко, истерично завыла реактивная артиллерия, через несколько секунд до испуганно дребезжащих окон долетели отзвуки мощных взрывов, земля с отчаянием вздрогнула.

Василевский заинтересованно прислушался, будто пытался уловить знакомую и милую мелодию, и, спустя несколько секунд, быстро исчез в глубине длинного коридора, за ним застучали каблуками сапог человек шесть офицеров.

Старший лейтенант вдруг подскочил к военврачу, грубо схватил его за воротник гимнастерки сзади, и поволок к выходу. Старик беспомощно выкручивался, пыхтел, хватал свои очки, опасаясь, что выпустит их и потеряет. Старший лейтенант легко дотащил врача до лестницы и столкнул вниз. Он отряхнул ладони одну о другую, ухмыльнулся и широким шагом вернулся назад, туда, где все еще сидел на табурете обнаженный по пояс капитан с недокрученными бинтами.

Военврач медленно поднялся на ноги, отряхнулся, надел очки и вдруг услышал из комнаты три громких хлопка, словно лопнули три громадные емкости. Кто-то загремел каблуками по коридору.

– Что случилось! Кто стрелял? – заорали с той стороны.

– Исполнили приказ командующего, – услышал военврач спокойный уже голос старшего лейтенанта, – Добили сволочь! Виноват, товарищ майор… Пошумели маленько…

Вот так закончилась та странная история с Черняховским, о которой потом много рассказывали, врали, додумывали, капитана называли то майором, то даже полковником, а потом и вообще немецким диверсантом. Но официальная версия смерти командующего все же возобладала и история с арестом капитана вообще навсегда исчезла.

Захватническая война, посрамленная народами и армиями, уходила из Европы. Она как жалкая нищенка, когда-то властная и сильная, а теперь ничтожная в своей беспомощности, вся в струпьях и в гнилой крови, израненная, сломленная, голодная, униженная, жалась к разрушенному городу, к сожженным деревушкам и поселкам, к разоренным дворцам и замкам, к холодному морю, замусоренному трупами и останками неряшливого человеческого быта. Кенигсберг, древняя цитадель прусской рыцарской спеси, был повержен и придавлен тяжелым русским сапогом к серому песчаному берегу Балтийского моря.

В конце апреля сорок пятого года разбитые и деморализованные немецкие войска, смертельно уставшие от визга «Катюш», от грохота орудий, от лязга танковых гусениц, от автоматной и ружейной стрельбы, от истеричного воя пикирующих бомбардировщиков, прижатые к Балтийскому морю на узкой Куршской косе, сгрудили свое стрелковое оружие в пирамиды и сели к дымным кострам.