Юрий Нестеренко - Комбинат

Ощущение угрозы не покидало его, пока он шел по центральной аллее, хотя вокруг по-прежнему не было ни души, и он отчетливо видел выход впереди. Когда до выхода оставалось метров пятнадцать, он остановился и оглянулся. Никто его не преследовал — даже проблевавшийся пьяница куда-то исчез. Конечно же, это был совсем не тот тип, который следил за ним, просто какой-то набравшийся с утра алкаш… Николай из принципа простоял с полминуты на месте, словно призывая неведомого врага — ну, вот он я, иди сюда, если осмелишься! — но никто так и не появился. Парк был вообще на удивление безжизненным — Селиванов понял, что за все время пребывания здесь не видел и не слышал ни белок, ни птиц. Он снова повернулся в сторону арки и быстрым шагом вышел из парка.

Серая «Волга» поджидала его на прежнем месте, все так же в одиночестве. Но говорить по телефону в присутствии Сашки он не хотел, так что остановился, зайдя за правый вазон, и вытащил мобильник.

— Ну и как вам Славест? — спросила Светлана после обмена приветствиями.

— Ужас, — искренне ответил Николай. — Советский зомби. При большевиках такие расстреливали детей, объясняя это революционной целесообразностью. А когда очередь доходила до них самих, кричали у стенки «Да здравствует Сталин!» Он ведь отрекся от собственных репрессированных родителей?

— Ну, скорее его отрекли. Он ведь воспитывался в детдоме. А там, сами понимаете, какая была пропаганда.

— Да, но он и взрослым остался таким же. Когда ваша бабушка мне о нем рассказывала, я подумал, что он просто трус. Что он всю жизнь боится нового тридцать седьмого. Но на самом деле все гораздо хуже. Он не боится, а скорее мечтает о нем. Не малолетний придурок в интернете, никогда не нюхавший совка, а человек, который прожил всю жизнь — и ничего не понял… Не захотел понимать.

— Ну, — сказала Светлана, — вы же понимаете, что если признать порочной саму идею, то получается, что все это было зря. Что и его родители, и все остальные жертвы, и его собственная жизнь, в конце концов — все это впустую. Не всякий сможет жить с таким осознанием. Проще считать, что все было правильно, а рухнуло из-за внешних и внутренних врагов, с которыми мы еще когда-нибудь поквитаемся.

— Он и своих родителей до сих пор считает виновными?

— Насколько я понимаю, нет, ну, в смысле, не виноваты в том, в чем их обвинили. Но он считает, что Так Было Надо.

— Угу. Стокгольмский синдром. Человеку, захваченному бандитами, невыносима мысль о собственном бессилии и унижении, и он внушает себе, что на самом деле он находится в плену добровольно, а бандиты — вовсе никакие не негодяи, а даже строго наоборот Хотя кой черт стокгольмский… По справедливости этот синдром следует называть российским. Что такое эти несчастные заложники в шведском банке по сравнению с целым народом, который живет так уже восемь столетий? Вот только народ, в отличие от тех заложников, мог освободиться уже тысячу раз. А вместо этого продолжает выдвигать все новых бандитов из собственных рядов…

— Но встречу он вам организует? — прервала его теоретизирования Светлана.

— Да, завтра в десять утра. Еще раз спасибо вам за помощь.

— Не за что. Вообще-то Славест не такой уж оловянно-деревянный, как вам, должно быть, показалось. На самом деле ничто человеческое ему не чуждо, если только не трогать политику.

— Да уж знаю, — усмехнулся Николай. — Интересно, знает ли он уже про смерть сына? Хотя мне не кажется, что он будет расстроен. Скорее, для него это окончательно закроет тему допущенного в молодости греха, что бы там ни понимали под грехом марксисты.

— Петьку никогда никто не любил, — вздохнула Светлана. Правда, было и не за что… Хотя — что тут причина, а что следствие? Не могу сказать, что теперь меня мучает совесть… он действительно регулярно грабил бабушку… но такой жуткой смерти он все-таки не заслуживал.

«А по-моему, он получил именно то, что заслужил», — подумал Николай, но не стал это озвучивать.

— Кстати, о жуткой смерти, — сказал он. — Я тут видел в парке… этот ваш памятник Павлику Морозову. Он весь в крови убитых кошек. Вы что-нибудь про это знаете?

Он сильно сомневался, что Светлана имеет об этом представление — уж она-то явно не гуляла в этом парке в последние годы — однако женщина неохотно ответила:

— Да… Это… есть тут такой обычай. Детский. Очень давний, еще при советской власти он появился. Кажется, после того, как умер мальчик, стоявший в почетном карауле.