Юрий Нестеренко - Комбинат

С неба светило солнце, и хотя оно не освещало ничего, кроме грязи и бетона, настроение у всех было скорее приподнятое, чем траурное. С Николаем перешучивались, говорили ему что-то ободряющее, какой-то коротышка в кургузом пиджаке, с венчиком взъерошенных волос вокруг плоской лысины, подскочил к нему, воровато оглядываясь, шепнул на ухо «я ваш давний поклонник!», молниеносным жестом стиснул ему руку потной ладошкой и тут же шмыгнул прочь. Какая-то нескладная накрашенная девица сунула Николаю номер газеты с его статьей и попросила расписаться. Селиванов исполнил просимое и при этом заметил, что и его колонка, и соседние материалы на странице представляют собой некую бессвязную абракадабру.

Хотя он полностью отдавал себе отчет, куда и зачем идет, приподнятое настроение окружающих передавалось и ему. Он отвечал на шутки и улыбался в ответ на подбадривающие реплики; в какой-то мере ему было даже приятно, что все эти люди собрались здесь ради него. К тому же он думал о том, что надо успеть порадоваться солнцу, пока еще можно. В то же время на периферии сознания крутилась мысль, как бы избежать того, что ему предстоит, но он отвечал себе, что бежать все равно некуда, через эти заборы по бокам ему не перебраться, да и потом, ну, нельзя же подводить всех этих людей. Увидев, как вся одетая в черное — в какой-то старомодный дамский наряд XIX века — Алевтина Федоровна подносит к глазам кружевной платок, он даже растрогался. Нет, никак нельзя их подводить.

«А статью вы мне все-таки не сдали, — произнес оказавшийся рядом главред. — Ну, это ладно. Я все понимаю, похороны — уважительная причина, так что я на вас не в обиде», — хотя по его тону можно было понять, что это не вполне так.

«Кавасаки! Машина-зверь!» — доносилось с другого боку. Николай посмотрел и увидел, что Косоротов идет под руку со Светланой, оживленно обсуждая с ней мотоциклы. Между супругами царило полное взаимопонимание; о Селиванове они, похоже, вообще забыли.

Наконец процессия вошла в ворота кладбища. Повсюду торчали кресты с распятыми на них кошками. Гроб опустили на землю возле разрытой могилы, и один из носильщиков сделал приглашающий жест. Николай покорно лег внутрь. Теперь ему было страшно, но он не видел никакой возможности сопротивляться — ведь «так положено». Кто он такой, чтобы нарушать заведенный порядок? За это же наверняка накажут. Не могут не наказать.

Лежа в гробу, он, однако, по-прежнему ясно видел все вокруг. Главред зачем-то принес табуретку и поставил ее перед могилой, словно тумбу для прыжков на краю бассейна. Васильчиков заглянул в какую-то бумажку и объявил: «Слово для прощальной оды предоставляется Павлику! Где Павлик?»

Публика начала озираться; затем в толпе обозначилось движение: люди поспешно — пожалуй, даже слишком поспешно — расступались от чего-то, что двигалось извне. Когда раздвинулись ближайшие, Николай увидел мальчика в шортах, белой рубашке и кроваво-красном пионерском галстуке. Это был мальчик с вершины колонны в парке; теперь с его головой и конечностями все было в порядке, хотя лицо было почти таким же белым, как его рубашка. Прежде, чем он поднялся на табуретку, Николай понял, что это лицо Жени.

Мальчик начал читать звонким голосом какую-то невероятно длинную поэму, а Николай лежал в гробу и скучал. Он понимал, что когда ода закончится, его закопают, и в то же время хотел, чтобы все кончилось поскорее. У него мелькала мысль, нельзя ли как-нибудь понезаметнее вылезти из гроба и сбежать, пока все слушают чтеца, но он понял, что это невозможно. К тому же у него ведь нет документов. Свидетельство о смерти уже выписано, значит, назад пути нет.

Внезапно ему пришла в голову мысль, каким образом можно все это остановить. Он подозвал Васильчикова, который, похоже, так заслушался, что не хотел отвлекаться — но в конце концов все же подошел, с укором глядя на нарушителя плавного течения церемонии. «Аркадий Семенович, это ошибка! — сказал Николай. — Меня нельзя хоронить, я же живой!»

«Николай Анатольевич, — укоризненно покачал головой Васильчиков, — ну вы же разумный человек. Как же вы можете быть живым, если вы, в некотором роде, здесь? У нас живых не хоронят.»

Сраженный этим аргументом, Николай замолчал. Мальчик кончил читать. Четверо в кепках подняли крышку и накрыли ею гроб. Николай услышал, как они заколачивают гвозди, и вот только тут его накрыл настоящий ужас.

«Эй! — закричал он. — Стойте! Прекратите! Выпустите меня! Я живой!»