Юрий Нестеренко - Комбинат

Но можно ли отдавать эту бумажку Славесту? Еще недавно Николай иронизировал, спрашивая у него, не собирается ли он убить доносчика, но теперь склонен был отнестись к такой угрозе серьезно. Ибо, похоже, одного человека Славест уже убил. Того, кого считал своим позором. Вполне возможно, может убить и второго, кого считает виновником детдома, отречения от родителей и всей своей правоверно-коммунистической жизни. И Николай не мог сказать, что не понимает его. Если бы его собственные родители погибли из-за чьего-то доноса, он бы и сам желал смерти доносчику и не простил бы его, сколько бы лет ни прошло. Другое дело, что он бы, в отличие от Славеста, не пошел служить их убийцам… И мог бы изменить свое мнение, узнав о причине доноса. А Славест, очевидно, уже давно знает о связи его отца и Алевтины. Но не о самом доносе, очевидно — хотя и может о нем догадываться…

Однако действительно ли Славест может заплатить обещанную цену? Вот будь на его месте, скажем, Червяк… а Славест теперь уже просто пенсионер. Под силу ли ему раздобыть пропуск в особо секретную зону для первого встречного? Не исключено, конечно, что у него тоже сохранились некие «рычаги». Скажем, компромат на того же Червяка. Но даже если так — захочет ли он играть честно? Он ведь может дать ложное обещание или ничего не значащую бумажку, над которой на проходной просто посмеются… в лучшем случае. И как от этого защититься? Тащить его с собой?

Впрочем, позвонить лейтенанту Сысоеву и сдать ему Славеста никогда не поздно. Поднимать с ментами тему «Вервольфа» пожалуй что не стоит. В том, что они крышуют местный алкогольный бизнес, сходятся, кажется, все, но это еще не значит, что они заинтересованы в сохранении status quo. Вполне возможно, что Вовка и Джабир сумели с ними договориться на новых условиях. И спецоперация, о которой говорил Васильчиков, конечно, может оказаться лишь прикрытием для зачистки поляны под ФСБ — но может быть, чем черт не шутит, и правдой. Реальной борьбой с наркоторговцами и коррумпированными ментами. И мешать ей, не получив твердых доказательств, что это не так, было бы безответственно. Кроме того, милиция — это не единый монолит. Круговая порука для нее, конечно, характерна, но личная жадность может быть сильней. Если в какой-то схеме участвует начальник или коллега Сысоева, это еще не значит, что что-то с этого перепадает и самому Сысоеву. И если будет дана команда на очищение рядов… Так что тут — неопределенность. Но это что касается «Вервольфа». А вот сугубо частное убийство без ведущих «куда не надо» нитей ни Сысоев, ни его товарищи, вероятно, на халяву раскрыть не откажутся. Записав файл, Николай решил позвонить своему главреду. Теперь у него уже были промежуточные результаты, которыми не стыдно поделиться… и к тому же не помешает подстраховаться на случай, если кто-то не поймет, как невыгодно трогать известного журналиста. Время было еще совсем не позднее, однако после пяти гудков в трубке откликнулся автоответчик. Что ж, возможно, главный отправился куда-нибудь в театр или еще на какое-нибудь светское мероприятие. Ничего странного в этом не было, но Николай испытал укол досады. Что ж, придется диктовать на автоответчик, в самой, конечно, лаконичной форме. Он рассказал про «Вервольф», не называя, однако, имени Косоротова, а про комбинат сказал лишь, что наклевывается, весьма возможно, сенсация первой величины, но пока об этом говорить рано — ситуация должна проясниться, если он получит пропуск во внутреннюю зону комбината, который ему обещал бывший высокопоставленный сотрудник комбината Славест Карлов. Делиться с шефом неподкрепленными гипотезами, тем более подходящими под ярлык «параноидальная конспирология», смысла не имело; инструкции насчет «не разыгрывать из себя Штирлица» Николай тоже помнил хорошо и потому постарался сформулировать все так, чтобы у главреда не возникло никаких сомнений насчет законности и безопасности чаемого визита. Иначе, чего доброго, главный позвонит ему и прямо запретит лезть на комбинат…

Ночью Селиванову снились похороны.

Похоронная процессия двигалась по какой-то длинной сырой серой улице, тянувшейся от церкви к кладбищу. Больше на улице не было ничего, кроме высоких бетонных заборов по бокам. Четыре долговязых типа в кепках — их лиц не было видно — несли гроб. Сразу же за гробом шел Николай. Это были его похороны.

Вокруг шагали разнообразные люди; в большинстве своем это были красноленинцы — Светлана, Михаил, Алевтина Федоровна, Васильчиков, Славест и другие (во сне их было больше, чем тех, с кем Селиванов успел познакомиться наяву) — но были и иные: парочка московских приятелей, несколько коллег из газеты, включая главреда, еще какие-то смутно знакомые персонажи и вовсе случайные зеваки. Большинство знакомых выглядели не так, как в жизни, но во сне Николай не сомневался, что это именно они, и не удивлялся их обличию. Главред, к примеру, оказался совсем крошечного роста, практически карликом, с ленинской бороденкой, которую никогда в жизни не носил. У Славеста не было глаз, только пустые провалы, и его вел на поводке Джульбарс, который теперь был не овчаркой, а бультерьером. Где-то совсем на периферии шествия маячили бомжи со свалки.