Юрий Нестеренко - Комбинат

Даже если Кириллова арестовали в тот же день, а на следующий день он дал показания на своего друга Безрукова, Маша Безрукова родилась не позже мая 1938. Она никак не могла быть дочерью следователя, который вел дело ее деда — что бы там ни делал Семен Васильчиков с Алевтиной.

Стало быть, никаких родственных связей у Васильчикова с Безруковыми нет, и он это знает.

На листок упала капля. Чернила не расплылись — ведь это был всего лишь ксерокс. Но за первой каплей последовала вторая, за ней сразу третья, и Николай поспешно спрятал листок. Опять этот чертов дождь… прав был могильщик.

Подъехала серая «Волга», и у Николая мелькнула, возможно, не столь уж и безумная мысль, что сейчас вместо Сашки из нее выскочат какие-нибудь громилы или вообще ударит автоматная очередь. Все же сегодня он узнал немало того, что ему знать не полагалось — и, главное, дал знать другим, что он это знает. Да, устранять его опасно, но достаточно ли разумны все заинтересованные стороны, чтобы это осознавать?

Но нет, в машине сидел лишь его знакомый щербатый водила.

— Ну чо, командир, на сегодня накатались? Прямо загонял ты меня.

— Ладно, давай домой… загнанный.

Алевтина Федоровна встретила постояльца традиционным вопросом об ужине, и Николай хотел было отказаться, но потом подумал, что даже после кекса и ватрушек еще найдет место для очередной картошки с курицей. Старухе, похоже, нравилось, когда он составлял ей компанию за столом, а сегодня это давало повод для разговора. Который, конечно, старухе понравится едва ли, но что поделаешь…

— Завтра вот похороны Пети, — сообщила Алевтина Федоровна через несколько минут после того, как они уселись за стол.

— Знаю, — кивнул Николай, без особого аппетита ковыряясь вилкой в тарелке.

— Светочка с ног сбилась, все это организуя. Он с какой-то пьяной девкой жил, но ей-то на все наплевать… И родился грешно, и жил срамно, и умер не по-людски, да и после смерти вот добрым людям одни от него хлопоты.

— А вы на похороны пойдете? — осведомился Николай.

— Ну как же… все-таки внук…

У Селиванова вертелся на языке едкий комментарий, но он, разумеется, воздержался.

Ему подумалось, что внук даже внешне не был похож на бабку, а вот Светлана в старости будет, видимо, похожа. Если тоже не умрет молодой, внезапно мелькнуло в его сознании — хотя, конечно, ей-то с какой стати?

Ее мать, правда, прожила всего пятьдесят четыре года, но Светлана пошла в бабушку, в среднем круге комбината не работает и алкоголем не злоупотребляет…

Некая ассоциация кольнула сознание Николая. Мария Безрукова. Ее последние фотографии. Она выглядела на них старше своих лет — женщина с изможденным лицом, растерявшая всякие остатки былой привлекательности; даже и на женщину-то уже не очень похожая. Тогда, просматривая фотоальбом, он не особо уделил внимание этим карточкам, отметив лишь, что она, скорее всего, сильно пила. Но теперь, вновь вспомнив ее облик… Славест напомнил ему вовсе не Петьку.

Хозяйка тем временем закончила свою скромную трапезу — она вообще ела мало — и теперь смотрела на гостя, похоже, обдумывая, что бы такое еще сказать.

— Алевтина Федоровна, — сказал Селиванов, решив больше не откладывать, — мне в руки попал один документ, связанный с делом вашего отца.

— Ох, — вздохнула старуха, — стоит ли ворошить прошлое? Реабилитировали, и ладно. Что уж теперь снова все это вспоминать, кому от этого лучше будет…

— Тем не менее, — он достал сложенный листок, развернул его и положил на стол, — я думаю, вам стоит на него взглянуть.

— Ох, — засуетилась старуха, — это мне другие очки надеть надо…

— Мне кажется, вы и без очков знаете, что там написано, — возразил Селиванов, внимательно наблюдая за ней. — Это донос, по которому был арестован Владислав Кириллов.

Алевтина дернулась, как от удара током. Ее сухонькая рука машинально рванулась к бумаге — схватить, скомкать, разорвать — но тут же замерла.

— Это ксерокопия, — любезно сообщил Селиванов. — Оригинал, очевидно, все там же, где он был все это время. И… я думаю, что понимаю, почему вы сделали то, что сделали. Он наобещал с три короба, что бросит жену и все такое, а сам…

— Ничего вы не понимаете! — злобно ответила старуха, но затем продолжила более спокойным тоном: — Он… заставил меня. Это началось, когда мне едва исполнилось четырнадцать. Он говорил, что, если я не буду делать все, что он хочет, или если попробую кому-нибудь рассказать, то он донесет на моего отца. Что мой отец был белым офицером, и его за это расстреляют. А это же было какое время… мы все жили, как под артобстрелом, когда никто не знает, кого накроет следующий снаряд. Хотя от снарядов можно хотя бы спрятаться в окопе, а тут прятаться было негде… только обреченно ждать, когда придет твоя очередь. Я, хоть и девчонка совсем, тоже это понимала… у нас в школе на пионерских и комсомольских собраниях постоянно выступали все новые… в том числе мои же одноклассники… говорили, что отрекаются от родителей врагов и предателей… но это их все равно не спасало, конечно, все от них шарахались, как от зачумленных… а я же и их, и их родителей хорошо знала, в гостях бывала много раз… А в газетах и по радио — уж каких больших людей звали собаками, которым собачья смерть! Верных партийцев со стажем больше, чем у Ленина, героев, орденоносцев… что уж тут о каком-то бывшем белогвардейце говорить. Так что никаких иллюзий насчет «невиновных не сажают, разберутся — выпустят» у меня не было. Но когда я поняла, что беременна, а он мне, что, мол, я сама виновата и сама должна выпутываться, а если я кому-нибудь скажу… Ну и я подумала, что если я первая про него напишу, что он, мол, по заданию вражеских разведок клевещет, тогда, что бы он ни сказал про отца, ему не поверят, а наоборот… ну, глупая была, хоть и считала себя сильно умной! Шестнадцати еще не было…