Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

Тата покачала головой.

— Не возьму. Пусть сама разбирается!

Никитин растерялся:

— Как же ты можешь так? У тебя же умер отец! Может, до тебя не дошло?

Она зло усмехнулась:

— Дошло, не волнуйся! И слава богу, что он! Первый, ты понимаешь?

Окончательно обалдевший Никитин не мог понять: «Чокнулась, что ли? От горя крыша поехала? Это бывает, я слышал».

Но оказалось, жена была вполне в себе. Она спокойно, с вызовом продолжила:

— Да, слава богу. Нет, ты представь, если бы эта , — она показала пальцем на дверь в спальню матери, — если бы она ушла первая и отец бы успел расписаться? Ты понимаешь, что бы было тогда?

Никитин молчал.

— Вот именно! — оживилась жена, приняв его молчание за солидарность. — Его пассия бы все разменяла! Все, понимаешь? Все бы принялась делить — квартиру, дачу, машину! Сберкнижки бы распотрошила! Ты понял?

— Ну так же нельзя, — пробормотал Никтин. — Так же нельзя, Тата! Что ты такое несешь?

Он решительно взял трубку неумолкавшего телефона и, записав адрес, конечно, поехал на эти чертовы кулички, в Алтуфьево.

Леночка, зареванная и опухшая, открыла ему дверь. «Сколько ей? — мимолетом подумал он. — Сейчас не поймешь. Да и какая разница?»

В комнате, на диване, застеленном каким-то смешным и нелепым цветастым бельем, на сбитой и скомканной, свернувшейся простыне, откинув голову и открыв рот, лежал его тесть. Абсолютно, бесстыже голый — смотреть на это было неловко.

Никитин поморщился и накрыл его одеялом, валявшимся на полу. Взглянул на Леночку.

— Милицию вызвали?

— А надо? — сквозь рыдания отозвалась она.

— А «Скорую»? — не отвечая на ее вопрос, продолжил Никитин.

Она зарыдала еще сильнее.

— Где у вас телефон? — обреченно спросил он, понимая, что заниматься всем этим придется ему.

Тата кричала:

— Чтобы этой… на похоронах не было, слышишь?

Никитин пытался ее уговорить. Тщетно. Вступила Лидочка — тоже мне авторитет. Впрочем, для его жены авторитетов не было. Не помогло ничего — нет и все, точка.

Никитин позвонил Леночке и попытался объяснить ситуацию. Призывал к разуму и милосердию:

— Еще, в конце концов, жива жена, как вы не понимаете? Дочь — она имеет право! Да, я с ней не согласен, но это ее выбор, ее, поймите вы наконец!

Леночка тоже оказалась настойчивой:

— Не попрощаться с Петенькой? Вы что, сошли с ума? Петенька был моей жизнью, вы понимаете?

«Будь что будет! — Никитин понял, что все бесполезно. — В конце концов, я сделал все, что мог. Пусть разбираются сами».

Леночка в морг на прощание не пришла, но на кладбище заявилась. Там, в густой толпе, в толчее, Тата ее бы и не заметила. Но перед самым концом, когда приготовились опускать тяжелый дубовый гроб, Леночка выскочила из своего укрытия, подбежала, кинулась на крышку и завыла громко, по-бабьи, по-деревенски:

— Петечка, Петечка! Как же я без тебя?

Народ ошарашенно переглядывался, не понимая, в чем дело.

Тата качнулась и оперлась на мужа, зашипев:

— Останови ее! Уведи!

— Потерпи, — ответил он тоже шепотом.

Леночку все же как-то оттащили, кто, Никитин не помнил. На поминках, конечно же, ее не было, и больше ни разу она не появилась в их жизни.

А теща все жила — не пускали ее в мир иной. За грехи? Да, наверное. Хотя кто безгрешен…

Через полгода после похорон тестя Никитин поехал к родителям — кажется, это был день рождения отца. Скандалы в их с Татой семье тогда не просто участились — стали нормой, обыденностью, жестокой реальностью. Почему так получилось? Сто — нет, тысячу — раз он задавал себе этот вопрос. Да, усталость. Да, теща. Беспокойный ребенок. Да и Лидочка, постаревшая и растерянная, неловкая и неуклюжая, несуразная и нерасторопная, их давно раздражала.

В их отношениях что-то сломалось. Позже, лет через пять, он понял, что сломалось навсегда. И это открытие, надо сказать, его потрясло — в тот день, после очередного скандала, грязного, громкого, с взаимными оскорблениями и упреками, он окончательно понял, что разлюбил жену.

«Чужая, — думал он, глядя на ее расплывшееся, ставшее некрасивым лицо, вечно недовольное, с отекшими глазами, искривленным в гневе и проклятиях ртом, с ее почти ненавидящим взглядом. — Чужая, — повторял он про себя. — Совершенно чужая».

Но это было позже, потом. А пока был обычный, рядовой, каждодневный скандал, к которому давно оба привыкли — как привыкают к приему пищи или походу в туалет. Что было в тот день? Никитин не помнил. Да и зачем, какая разница? Скандал есть скандал. Но прекрасно помнил, что ехал на вокзал с трясущимися руками. Немного успокоился в поезде: нельзя было показывать своим, что все так ужасно.